Тереза Тур: Память пепла

Паша вышел из метро, сияя радостной улыбкой отчаянно соскучившегося человека. Невский!

Признаться, он скучал по Питеру в чинном, упорядоченном Роттервике. Молодой человек обвел глазами шумный проспект, стараясь впитать себя все сразу: гомонящую многоязычную толпу туристов, парочек, идущих мимо строгого, словно недовольного современными нравами Казанского собора…

И даже начинающийся дождь, вместе со шквалом ледяного, долетевшего с Невы ветра, не испортил ему настроения. Он уже шел мимо художников, предлагающих пейзажи города, портреты и натюрморты с фруктами и цветами. Яркие краски, маленькие складные стульчики, доброжелательные, но немного грустные лица творцов всей этой красоты.

Пашка очень торопился, когда взгляд против воли зацепил небольшой прямоугольный холст. Кубок, наполненный спелыми ягодами малины. Шпага. Эфес инкрустирован рубинами в тон ягод, поблескивающих на солнце. Оба предмета были явно имперскими, но в этом как раз не было ничего удивительного. Многие люди, а особенно натуры творческие, ходят во сне по Империи. Как Тая. Ей бы, кстати, понравилось.

Денег в кармане было достаточно. Он же чуть ли не принц. Пауль Ре колебался лишь мгновение.

Мрачные мысли не давали покоя. Усилившийся дождь смыл остатки хорошего настроения, которые стремительно таяли по мере того, как приближалось время встречи. Что он ей скажет? Ничего. Будет врать. Врать другу. До этого соратника по шпаге подводить не доводилось. Никогда.

Но сейчас другого выхода просто нет. Приказ императора Тигверда. Придется сказать Тае, что ей стало плохо во время тренировки. И все. Ничего не было. Ни людей в старинных одеждах, ни мужчины, которого девушка видела во сне. Она не читала, рыдая, стихи, и ее зов не вырвал из бездны милорда Милфорда… Чушь!

Предательство по отношению к другу, и долг по отношению к Империи. Вот попал…

Юный Тигверд, со свертком под мышкой, спускался по ступенькам подземного перехода, отряхиваясь как пес. Мысли все еще рисовали перед глазами образ смуглой художницы. Хорошо, что ему незаметно удалось сунуть в шершавую ладонь в два раза больше. Уж очень рваная на пожилой женщине была одежда. Старая цыганка-художница. Просто абсурд!

Интересно, где Таю застала непогода? Рука потянулась за мобильным, как вдруг он услышал отчаянный плачь скрипки. И голос:

— Вы когда-нибудь пили вино черных ягод

Лозы напоенной лишь кровью погибших в бою?

А я пил…

Странно. Мужской голос казался знакомым. Паша помотал головой, думая, что ему мерещится. Вот уж кому в подземном питерском переходе взяться было неоткуда, так это…

Вы когда-нибудь слышали голос любимой

Сквозь ритм безумного пульса бурлящей крови?

Умерев…

Вырывались из рук ледяных пьяной Смерти

Бросающей кубок, звенящий от страха,

К застывшим ногам…

Он развернулся, ища глазами играющих в переходе музыкантов.

Скрипача он не знал. Сгорбленный пожилой дядечка с застывшим выражением нестерпимой, но привычной боли на лице, баюкал на плече старую, с потускневшим лаком скрипку. Несчастная нежно и безнадежно стонала, будто вспоминая о ком-то, кто уже никогда-никогда не вернется.

Сердце защемило. Голос певца стал громче. Песня торжественно плыла по подземному переходу:

— Черные кубки

Цветущих тюльпанов

Глядящие в небо Империи

Яркую синь!

Сомнений не осталось. Перед Паулем Рэ Тигвердом был Эдвард Грегори Шир, милорд Милфорд. Начальник имперской контрразведки. В отставке. Или в отпуске, кто его поймет. Поющий, грустный, и…живой!

Милфорд сидел прямо на бетоне, скрестив ноги. Длинные волосы упали на лицо, отгораживая от остального мира. Шляпа надвинута на лоб, пальцы, выглядывая из дырок вязаных перчаток, перебирали струны потертой гитары.

Гитара, скрипка, шляпа, шарф… Лето же! И вообще, где Милфорд достал этот прикид, да еще и компаньона себе нашел! И песня эта… Красиво…

Перед исполнителями лежал раскрытый скрипичный футляр. Пыльный, со сломанными замками. Как только последние звуки стихли, слушатели стали подходить, щедро одаривая музыкантов. Некоторые, не таясь, вытирали глаза.

Скрипач раскланивался, благодарил. А Милфорд сидел, никого не замечая, лишь меланхолично пощипывая струны гитары.

Пашка отмер, скидывая магию, которой поддался вместе с теми, кто прятался здесь от дождя. И громко позвал:

— Милорд! Милфорд!