От предложения «полечить всё остальное, чтобы было крепко» я отказался, надеясь восстановить прежнюю скорость реакции, и Вильгельмина опять сосредоточилась на моей памяти.
* * *
Прорыв произошёл через две недели — ну или через полторы здешних декады — причём опять одновременно. Я не стал обращать на это внимание, но, судя по пристальным взглядам, которые я изредка ловил, Вильгельмина явно сделала для себя какой-то вывод.
Сначала, во время утренней тренировки, когда я в очередной раз шёпотом, но очень искренне нецензурно прокомментировал собственную косорукость, «эту баржу, этот канал», как говорил Жванецкий, что-то как будто сдвинулось внутри, и левая рука почти успела поймать летящий в лоб мячик, сменив ещё одну ожидаемую шишку на всего лишь получасовые поиски в траве.
Затем, сразу после тренировки, очередное зелье Вильгельмины наконец-то сработало, и перед моим мысленным взором пробежала вся моя жизнь — действительно вся, начиная со смутного и безумно яркого роддома и заканчивая тем самым, в последний момент отбитым мячиком. Я теперь понимаю, почему это происходит перед смертью — чтобы «пациент» точно не выжил. Во всяком случае, у меня голова потом болела весь день и ещё дня три случались обострения, когда какие-то фрагменты, видимо, считавшие себя особо ценными, прокручивались опять. Что самое смешное — большую часть воспоминаний всё равно пришлось как бы отложить в долгий ящик для последующего разбора, просто чтобы сразу не свихнуться, при этом некоторые интересные мне моменты, похоже, так и остались за кадром — в частности, мой перенос в этот мир и несколько предшествовавших ему дней.
Тем не менее, примерно треть всех воспоминаний — чисто по хронометражу — была доступна для «просмотра по требованию», чем я и занимался в свободное время, расставляя своего рода ментальные метки и старательно убирая повторы в «архив», вытаскивая взамен что-то новенькое. «Новенького» оказалось на диво много: почти вся школа (после выкидывания повторов и ерунды вроде физкультуры и галдежа на уроках «ужавшаяся» до «интенсивного курса» примерно на полторы тысячи часов — и уроки немецкого я немедленно пустил в дело!), почти весь институт (эх, как же я теперь пожалел обо всех прогулянных лекциях — в учебниках, конечно, нужный материал был, но… но с другой стороны, теперь я мог, при желании, «перечитать» эти учебники ещё сколько угодно раз, вплоть до полного понимания), плюс немалая родительская библиотека, впрочем, хоть читал я много и с удовольствием, читал я, преимущественно, для удовольствия, так что ассортимент книг оказался весьма однобоким… пусть и приятным.
Самым же для меня интересным на данный момент стали воспоминания о тренировках: прочитанные рекомендации о построении тренировочного процесса, о балансировании нагрузок силовых и на выносливость, те же самые упражнения на гибкость и реакцию — полный комплект, плюс подсмотренные (я сам не подозревал, что разглядел столько интересного!) упражнения старших учеников — и из каратэ, на которое меня запихнули родители (за полтора года только и осилил, что поперечный шпагат да пять минут в честной киба-дачи), и из айкидо, которым я с полгода пытался заниматься в институте, чтобы малость вернуть форму, да так и бросил, едва освоив базовые стойки и перемещения. Вспомнились и любопытные ролики по историческому фехтованию, но я кроме спортивной рапиры да бокена отродясь в руках ничего не держал, так что толку с них было мало — пока, по крайней мере.
Вообще, конечно, возможность в любой момент заново проанализировать любой фрагмент единожды услышанного или увиденного изрядно вышибала мозг сменой подхода к изучению любых новых материалов: достаточно один раз прослушать хорошую подробную лекцию — и при минимальной аккуратности и усидчивости можно практиковаться самостоятельно!
Обсуждая с Вильгельминой свои внезапно «всплывшие» познания, я выяснил и чему так долго учили молодых дварфов: мало что-то знать — надо ещё и уметь применить знания на практике, и именно практические занятия составляли три четверти учебного процесса, если не больше. До самостоятельных практических занятий дварфов допускали только с тридцати пяти лет — за пять лет до окончания обучения, а до той поры всё полагалось делать исключительно под присмотром преподавателей, чтобы ни в коем случае не закрепить неправильный навык или движение. Моторная память у дварфов нарабатывалась хоть и быстрее, чем у людей, но всё-таки тоже не с первого раза, а то я бы точно от зависти помер.
Читать дальше