Томас Тимайер - Стеклянное проклятие

Оскар и хотел бы ответить, но не мог. Горло сдавил спазм. Беллхайм подошел вплотную и остановился. На его лице промелькнуло удивление. Он вернулся к секретеру, пристально осмотрел его, а затем снова перевел взгляд на Оскара.

– Теперь понимаю, – с расстановкой проговорил он. – Мои записи…

Оскар попятился.

– Это… Это совсем не то, что вы думаете!

– Надо же! Боюсь, что именно то. Тебе не повезло, мой мальчик… – он не договорил, внезапно оборвав фразу.

Теперь Беллхайм стоял в центре комнаты, выпрямившись, как палка, с лицом, поднятым к потолку, и судорожно сжатыми кулаками. Из-за его стиснутых зубов доносилось только нечленораздельное шипение.

Оскар окаменел. Что с ним? Какая-то судорога или приступ болезни?

Он хотел было броситься к двери, но тут Беллхайм внезапно начал изменяться. Верхняя половина его тела наклонилась вперед, изогнулась и снова откинулась назад. Лицо этнографа исказила жуткая гримаса. Рот распахнулся, словно он пытался закричать, но при этом не издал ни звука.

Едва сдерживая ужас, Оскар следил за тем, как ученый хватает ртом воздух. Затем раздались шелест и потрескивание, словно неподалеку что-то горело. В кабинете появился запах электрического разряда. Этнограф раскрыл рот еще шире, схватился обеими руками за нижнюю челюсть и оттянул ее далеко вниз. Ни один человек не в состоянии сделать ничего подобного.

И хотя страх почти парализовал Оскара, ему удалось отчаянно закричать.

Этот крик услышала не только Шарлотта, но и все, кто находился на улице.

Такой вопль мог издать только человек, находящийся в крайней опасности.

Шумные поздравления мгновенно умолкли. Кто-то уронил бокал, разбившийся со звоном. Все взгляды обратились в сторону дома.

В едва освещенном окне второго этажа мелькали два слившихся в один силуэта. Там явно боролись.

Первым очнулся Гумбольдт.

– Оскар!

Он отшвырнул трость и бросился к парадному входу. Шарлотта и Элиза не отставали. Втроем они взбежали по лестнице, и наверху Гумбольдт еще раз позвал сына. Никакого ответа – только грохот, доносящийся из-за дверей комнаты, расположенной в самом конце коридора. Из-за запертой двери.

– Открой замок! – выкрикнул Гумбольдт.

– Я… я не могу… – донесся голос Оскара.

Не раздумывая ни секунды, ученый ударом ноги вышиб дверь и ворвался в помещение. Шарлотта последовала за ним.

Картина, представшая перед ними, могла поразить кого угодно. Пальцы этнографа стискивали шею юноши. Ноги Оскара почти не касались пола. Он извивался, пытаясь вырваться, но не мог освободиться от этого смертельного захвата. Какой же силой нужно было обладать, чтобы оторвать от пола шестнадцатилетнего парня?

Элиза поспешно зажгла лампу. Сверкнула искра, вспыхнул газ.

– Ради всего святого!

Гумбольдт попятился, Шарлотта зажала обеими руками рот, а Элиза по-птичьи вскрикнула.

То, что они увидели при свете газового рожка, невозможно описать словами. Нижняя челюсть Беллхайма свисала чуть ли не до груди, а из открывшегося отверстия выползало, извиваясь, нечто, что с большой натяжкой можно было бы назвать языком. Толщиной с руку и длиной с крупную змею, этот «язык» жадно тянулся к лицу Оскара. Он поблескивал, словно стеклянный, и раздваивался на конце, образуя пару тонких подвижных щупальцев, которые уже проникли в ноздри юноши с неизвестной целью.

Ясно было только одно: Рихардом Беллхаймом завладело ужасное создание, а теперь оно готовилось проделать то же самое с Оскаром.

– Все назад! – Гумбольдт выхватил из ножен шпагу, и на чудовищного противника обрушился могучий удар.

Клинок легко рассек стеклянную змею на две части. Извиваясь и корчась, она с шипением упала на пол. Звук был такой, словно на раскаленную плиту плеснули воды, и тотчас кабинет наполнился нестерпимым смрадом.

То, что лежало на полу, еще раз изогнулось, вздрогнуло и превратилось в облачко дыма. На паркете осталась только пригоршня песка.

Беллхайм отпрянул. Его хватка ослабла, и Оскар рухнул вниз, кашляя и хватая ртом воздух. Ему понадобилось немало времени, чтобы восстановить дыхание, и первое, что он сделал – поспешил убраться подальше. Беллхайм в это время продолжал стоять неподвижно, а затем двинулся к Гумбольдту. Лицо этнографа напоминало ужасающую маску, рот был широко распахнут, а руки со скрюченными пальцами судорожно вытянуты вперед.

– Прекрати, Рихард, – твердо произнес Гумбольдт. – Это скоро пройдет. Я умертвил паразита.