Татьяна Буденкова - Жизнь и приключения вдовы вампира [СИ]

— Не смей! — задохнулся от горя и сердечной боли Аким Евсеич.

— Да вот же гляньте, — Акинфий откинул простынку. Аким Евсеич зажмурился. — Я же говорил…

Какое-то время Аким Евсеич не решался открыть глаза, когда же решился, то увидел, как болтаются тоненькие ножки, и ночной ветерок отдувает простынку.

— Кукла это. Старая тряпичная кукла! — и Акинфий вернул её в гроб.

— Погоди. — Аким Евсеич медленно приходил в себя. Он поднес фонарь к нарисованному лицу, потом перевёл взгляд на Акинфия.

— А дитё?

— Так Настасья его вам отдала более месяца назад. — В голосе Акинфия слышалось недоумение. — А это, — он кивнул на гробик, — оправдание пред законным супругом Марьи Алексеевны.

Только теперь Аким Евсеич понял все хитросплетения этой истории.

— Я домой… — Аким Евсеич похлопал себя по карманам, но денег с собой не оказалось.

— Оплачено всё сторицей и отдельно за молчание и мне, и Настасьи, и врачу. Только Настасья вылезла с языком, шепнула вам, что дитё ваше. Сильно мальца жалела, хотела у нас оставить, нам — то пока Бог не даёт, да Марья Алексеевна сказала, что дитё ваше. Всё, мол, давно решено.

Аким Евсеич плёлся домой как побитая собака. Было горько, больно, стыдно… что ещё? Ещё он ненавидел женщину, которую прежде так любил.

— Она меня не принуждала, не скрывала, что замужем. Моя вина не мене её. Господи, прости меня, грешного! Сын мой в сиротском приюте м… м… м. — Невыносимо жгло за грудиной. А ещё подумалось: «Каково-то придётся Натали, если вся эта история выплывет на белый свет? Докатится до её супруга. Не дай Бог повредит его репутации и скажется на карьере. А уж что ждёт Марью Алексеевну, а ведь у неё ещё двое деток… м… м… м!» — Тут Аким Евсеич как огромная птица встрепенулся, размахнув полами огромного чёрного пальто: «Чего крылья опустил? Утречком в приют и забирай скорее», — распорядился сам себе. И заключил вслух:

— Что Марья Алексеевна сделала плохо, что верно, что не верно, грех наш общий, теперь мне худшего не наворотить!

Дома сбросил пальто, велел нагреть воды, мол, запнулся на улице, упал. Надо себя в порядок привесть. Но так до утра и не уснул. А утром, взяв с собой Дуняшу, велел Федоту рысью мчать их в приют.

— Чего барабаните ни свет ни заря? — На крыльцо вышла дородная женщина в белом больничном халате.

— Тут к вам младенца подкидыша на прошлой неделе привезли, так мы забрать его обратно приехали.

— Нельзя к нам, заразительная болесть у нас. Ждите управляющего.

— Да это я младенца-то привезла, — била себя в грудь Дуняша. — Отдайте и вся недолга.

— Что ж это, господа хорошие, по-вашему, котёнок или щенок, то вышвырнули, то назад приняли?

Аким Евсеич вытащил из кармана купюру:

— Полагаю, мы с управляющим полюбовно сойдёмся. А ребёнка отвезли по ошибки.

— Вашего врач надысь осматривал, вроде как ничего был. А седни в ночь… — и махнула рукой.

— Федот, рысью за врачом! Рысью!

— Меня-то пропустите! Я вам в помощь! — кинулась к дверям Дуняша.

— Ну… ладно, проходите в кабинет управляющего, прямо по коридору… там увидите.

Вскорости Федот привёз и доктора и управляющего. И вроде бы всё решилось быстро, поскольку документы на подкидыша ещё не оформили, то вроде, как и не привозили.

— У него ещё и имени, у болезного, нет, — вздохнула нянечка.

— Вот ужо крестить будем, — вздохнула Дунша, — батюшка определит.

— Евсей он. Поехали, что ли? — И помог Дуняше сесть в пролётку.

Вторые сутки младенец горел. И доктор, безвылазно находящийся при нём, только руками разводил.

Аким Евсеич сидел в кабинете, обхватив руками голову.

— Аким Евсеич? — В дверь тихонько заглянула Настасья: — Позвольте?

Он поднял голову:

— Входи.

— Позвольте, полечу его.

Аким Евсеич кивнул.

Через недолгое время она вернулась.

— Ну?

— Худо, совсем худо. — И не спросив позволения, села на стул. — Похоже родовое проклятие на нем. Ежели только Кузьма Федотыч лютует? Более некому.

— Как быть-то теперь? — Аким Евсеич даже спорить не стал, вспомнив обещание призрака, о том, что его сын умрёт на его руках.

— Знаю, един случай, когда спасли младенца тем, что внесли его в церкви в царские врата. Там его нечесть не достанет. И это только на три дня. Ежели за это время никакого выхода не найти, потом всё одно, как свечка тихонько догорит.

— Но хоть три дня у нас есть! Может найдём выход! — Посмотрел на Настасью и поджал губы.

— Так, говоришь, спасли младенца? Значит, за три дня нашли выход?