Бородин Стас: Звезды и стрелы [СИ]

Тюрьма в форте Блад показалась мне настоящим раем на земле. Со мной наверняка согласился бы любой, кому довелось побывать в печально известном конфедератском Андерсонвилле, или в одной из федеральных тюрем-барж, гниющих у берегов Миссисипи. По воле судьбы я и сам провел в одной из таких плавучих темниц почти полгода, так что можете поверить, мне было с чем сравнивать.

Под ногами, наконец, не скрипела и не раскачивалась осклизлая палуба, не слышался неумолчный плеск волн, а вместо темных тесных трюмов, насквозь пропахших мочой и нечистотами, над головой был чистенький беленый потолок.

Одного этого было достаточно, чтобы возблагодарить Вакан-Танку за заботу и покровительство. Возможно, что именно по воле богов я и попал в плен в июне шестьдесят четвертого, и мои останки не остались лежать непогребенными на каком-нибудь безымянном поле боя.

Первые полгода плена были самыми тяжелыми. Меня, с другими заключенными, постоянно перевозили с места на место, в зависимости от военных успехов или неудач федералов.

После насквозь гнилой баржи, которая носила звучное имя Джордж Вашингтон, я успел побывать и в форте Доннели, и в форте Хелл-Гейтс и даже в форте Линкольн, прошагав на своих двоих не одну сотню миль.

Зачастую нам приходилось спать на голой земле, иногда в сырых казематах, иногда в снегу. Пленники сбивались в кучу, пытаясь согреться теплом своих тел, однако поутру все равно приходилось копать могилы.

Кормили нас на марше очень плохо, а в форте Хелл-Гейтс от голода окочурилось даже больше народу, чем в первой битве за Булл Ран.

На мое счастье форт Блад оказался последней остановкой в этом страшном путешествии. Часть пленников погнали дальше, а для меня западный Теннеси стал домом на ближайшие два года.

Камера у нас была тесная, но чистая и теплая. Здесь даже крыс не было, так что мне больше не приходилось просыпаться ночью в холодном поту, ощупывая лицо и проверяя - целы ли нос и уши.

Кормили нас янки неплохо, грех жаловаться, да и относились они к "джонни" вполне по-человечески. За последний год я даже прилично прибавил в весе, и больше не походил на злого скелета измученного дизентерией, голодом и недосыпанием.

Если говорить по правде, то в армии Юга кормили куда хуже, чем в федеральной тюрьме, там даже боеприпасы подвозили гораздо исправней, чем сухари и солонину.

Времена, когда единственной едой были лепешки из кукурузного теста, запеченные на ружейных шомполах, вспоминались теперь как кошмарный сон.

Сидя за столом, с куском хлеба с салом в одной руке и горячей кружкой кофе в другой, я вновь ощущал себя человеком. Ну, или почти человеком…

Комендант форта полковник Фергюсон оказался вполне нормальным мужиком, который прибегал к телесным наказаниям только в исключительных случаях, и не мордовал зазря заключенных непосильной работой.

В нашей камере, само собой, не обошлось и без недовольных. Это были в основном не нюхавшие пороха новобранцы, которые угодили в плен в первом же сражении. Они жаловались на пересоленную кашу, на недосоленное мясо, на холодный кофе и на черствый хлеб.

Я только посмеивался, глядя на "бунтарей", которые шушукались по ночам, планируя побег или еще какую глупость. Сам бежать я не собирался. За четыре года войны я пролил достаточно крови и от души нанюхался порохового дыма. Я устал от войны, устал от снов, в которых меня преследовала кавалерия янки и ряды крестов в чистом поле.

Так что, сами понимаете, вновь возвращаться в холодные окопы я не горел желанием.

Кроме меня в форте Блад оказалось еще с полсотни таких же усталых ветеранов, которых мучили те же кошмары.

Мы ждали окончания войны, и нам было уже все равно кто в ней победит. За четыре года боев наш боевой задор совсем уж истончился, оставив от нас лишь пустые оболочки. Оболочки, которые как сброшенная змеиная кожа, трепещут на ветру, зацепившись за колючий куст.

В тюрьме было хорошо. В тюрьме было тепло и сытно. В тюрьме не нужно было ни о чем думать, и нас, ветеранов, это вполне устраивало.

Вместе с другими пленниками я работал на разгрузке и починке пароходов ходивших по Миссисипи. Работа была тяжелая, но никто не жаловался.

Зимой шестьдесят пятого несколько молоденьких офицеров организовали побег. Не знаю, на что они рассчитывали, да только война в апреле закончилась, и всех пленных освободили. Освободили всех, кроме меня.