Лев Вершинин - Великий Сатанг. Роман

Парня убивали не долго, но страшно. Он успел только вскинуть руки и перепуганно, отчаянно, по-мальчишечьи заверещать; воздух прожужжал, рассеченный вдоль, - и обе руки, подпрыгнув, отскочили далеко в стороны, а из задранных к небу обрубков рванулись две алые, источающие пар струи.

- Андрэээээ! - Никто из экипажа не сумеет забыть этот крик.

Блондинка кинулась на старуху с места, как кошка, но та, даже не взглянув, сделала резкое движение, и девичье тело кулем рухнуло на траву. А сталь зашипела вновь; колени парнишки подломились, обезглавленное тело сделало несколько неуверенных шагов - и рухнуло, все еще непроизвольно содрогаясь.

А блондинка лежала лицом вверх, вполне целая, очень симпатичная и почти живая. Старуха скорее всего вовсе не собиралась ее убивать. Просто прыжок был чересчур стремителен, скоординировать отмашку нелегко было бы и молодому… и удар рукояти пришелся как раз в висок…

И тогда туземцы прекратили работу.

Не сговариваясь, один за другим они бросали наземь тюки и уходили в степь, не слушая окриков. Они уже не боялись Джанкарло. Они, похоже, уже ничего не боялись. А седую, безмолвно сидящую возле грузового трапа, они обходили молча, словно ее и не было здесь…

Именно в эту минуту полковник Джанкарло эль-Шарафи понял окончательно и бесповоротно, что туземку он с собой не возьмет. Ни за что. Ни при каком раскладе. Там, дома, слишком много тихих кретинов. К чему увеличивать их число, да еще за счет буйнопомешанных?..

Впрочем, туземная королева - бывшая королева? - ни о чем уже не просила. Даже не думала просить. Просто сидела на почерневшей траве, задрав голову, и тихо, без слов, на одной ноте выла, изредка сбиваясь на тоненький жалобный скулеж.

Возможно, она сидит так до сих пор. Если еще жива.

А потом налетели птицы.

Их было много, тысячи, возможно, сотни тысяч, и они, возникая невесть откуда, летели к кораблю. Лебеди, одни только лебеди, никого, кроме лебедей. Лебеди белые, как небо в жару, и лебеди черные, словно земля после дождя, лебеди длинношеие, широкоперые, лебеди, кричащие жалобно и рвано; они летели со всех сторон, ударяясь грудью о металл обшивки и опадая на землю, они взмывали ввысь и падали на корабль, сложив громадные крылья… они налетали волнами, строго чередуясь: белые, потом черные, потом снова белые, и опять черные… и в воздухе метался и никак не мог утихнуть ураган кружащихся перьев, а по обшивке, все более густея, стекала, окрашивая грузовой космолет в прогулочные тона, яркая птичья кровь…

Именно тогда Джанкарло и приказал задраить люки.

Он уже не думал о тех десятках тюков и мешков, что остались непогруженными. Ему более всего хотелось сейчас покинуть поскорее это сумасшедшее место, эту сошедшую с ума планету, некогда называвшуюся Землей.

Покосившись на политического руководителя, капитан, не задавая вопросов, распорядился готовиться к взлету.

И когда поток птиц иссяк, а земля, утратив цвета, стала тихой, спокойной и черно-белой, когда, разогревшись, заурчали двигатели и громадина грузового космолета содрогнулась, отрываясь от тверди, сквозь глухую немоту и безмятежье вневременья Лебедь услышал:

- Мы здесь… Отзовись… Нам плохо…

…и попытался открыть глаза.

Открылся только один. Всего лишь на миг. Неясное колебание было вокруг, густо-масляное, полупрозрачное, гасящее все цвета и звуки. Лишь отголоски слабых шорохов долетали до него, все истончаясь и истончаясь; лишь отсветы неразличимых теней и бликов смутно изгибались перед взором, все расплывчатое и расплывчатее.

- Мы здесь… мы с тобой… помоги нам…

Он попытался ответить - и не сумел, попытался стряхнуть оцепенение - и не смог…

Лебедь… Кто?!

Все было тускло. Потом стало темно.

Тепло и мягко.

Не было кому откликнуться на шуршащий зов…

Лишь на малое мгновение дух Лебедя сумел, прорвавшись сквозь извечное ничто, вернуть слабенькое подобие жизни майору Въяргдалу Нечитайло.

Мертвой, раскрошенной голове, плавающей в формалине.

… И рев двигателей погасил жалобный шепот.

Корабль шел к орбите. Ремонтники не подкачали.

Механизмы вели себя нормально, на автоматику тоже грех было жаловаться. Правда, системы автопилотажа смогут включиться лишь после выхода в открытое пространство, но это уже входило в сферу полномочий капитана и никак не затрагивало полковника и доктора искусствоведения Джанкарло эль-Шарафи.

В кают-компании было тепло и уютно. Настолько, насколько сие вообще возможно на дряхлом, практически вышедшем в тираж сухогрузе. Половина членов экипажа, свободная от стартово-орбитальных хлопот, сидела у иллюминатора, вытянув ноги к псевдоогню, рассыпавшему по мрачной пещерке камина пунцовые блестки. Все было как дома… или почти как дома; напряжение последних дней мало-помалу отступало не без помощи горячего грога, с толком и тщанием приготовленного роботобарменом. Хотелось дремать. Но еще больше хотелось глядеть в овальное стекло, где, медленно уменьшаясь, висела покинутая планета.