Альма Либрем: Каена

Ведь они — не эльфы.

И, конечно же, где-то в этой стране жили эльфийки, которые могли сравниться с королевой. У кого-то черты казались мягче, взгляд — нежнее, волосы — ярче, чем её тусклая, осенняя рыжевизна. Разве что глаза — у неё такие зелёные, будто бы и сочная трава, с такими не сравнится ни одна морская синева, ни одно золото деревьев.

Но никто не мог ей отказать. Они все становились безвольными, жалкими — будто бы те тряпки, которыми вытерли кровь, — и падали перед нею на колени, стоило только посмотреть достаточно строго. Она умела находить этот правильный взгляд — слегка осуждающий, слегка соблазнительный, редкая смесь силы и подчинения.

Ровно на несколько минут. До тех пор, пока она не получит то, что хочет. До тех пор, пока не вонзит нож в сердце, и кровь не стечёт в чашу.

До тех пор, пока очередная жертва сама не перережет себе вены, дабы угодить королеве. Пока не предаст весь мир ради того, чтобы пасть к её ногам.

Каждый знал, что ночь с ней — смертный приговор.

Каждый был уверен в том, что он окажется тем самым, уникальным. Единственным. Тем, с кем она будет жить в своём "долго и счастливо", и "умрут они в один день".

Но они все умирали, а Каена продолжала править. Но они все не знали главного секрета.

Тот, кто мог бы — возможно, — пережить хотя бы одну ночь с Её Величеством, — никогда не перешагнёт через порог её спальни. Никогда не перечеркнёт последнее, что осталось в нём от порядочности, добродетели, верности хотя бы каким-то идеалам.

Никогда не позволит ей потерять последнюю причину не уничтожить этот мир.

Он знал, что не должен был возвращаться, и знал, что не мог больше оставаться в стороне. Слишком много крови. Слишком много боли. Слишком много она уже перешагнула, чтобы позволить ей прожить ещё хотя бы день.

Она не должна была приходить сегодня. Королевы приглашают в собственные покои, а не заглядывают в чужие; королевы не проведывают послов на ночь глядя.

Королевы — не Каена.

Он увидел её отражение в зеркале. Она больше походила на тень — бледная, в тонкой сорочке, казалось бы, готовой вот-вот соскользнуть с её плеч. Её зелёные глаза горели ярче, чем обычно, а губы казались алее, чем от красок — цвет крови давно уже так ярко не отражался на ней, как сегодня. Привычно худая, острая, холодная — и преисполненная собственной ненависти ко всему живому.

Рэн знал — он должен был бы повернуться и швырнуть в неё кинжалом. Он бы попал. Будь она хоть тысячу раз сильна, хоть миллион раз королева — она не Вечна. Она бы поддалась. Она бы, рано или поздно, умерла. Ему следовало выволочить её за границу Златого Леса, вытолкнуть под пылающее человеческое солнце, уничтожить — чем скорее, тем лучше.

И он не мог.

— Роларэн, — её голос звучал мягко и вкрадчиво. Она не подошла ближе, зная, что нет никакого смысла пересекать границы. — Может быть, очередное десятилетие среди людей чему-то тебя научило?

Он обернулся к ней — неохотно, медленно, оставляя все надежды на то, что в этом году окажется чуточку сильнее, чем прежде.

Может быть, позже. Может быть, через год, два, сто он всё-таки сможет её убить — если сам к тому времени ещё будет жив. Но не в этот раз.

Каена всегда чуточку дороже, чем должна. Каена всегда ещё более ненавистна, чем он мог бы себе представить.

— И чему же оно должно было научить меня? — он смотрел ей прямо в зелёные, травянистые глаза, даже не пытаясь предсказать, сколько могил спрятались за ними. Она просто была красивой, а остальное превратилось в дикое переплетение сумасшедших, лишних мыслей. Какая разница, что происходило прежде?

Она внушала эту мысль каждому. Вливала её в сознание всем, кого желала в ту или иную секунду. И в этот раз Рэн почти поверил — он оказался в нескольких сантиметрах от неё, и только потом наконец-то понял, что творит. Но он был достаточно силён — и достаточно долго прожил на этом свете. Он мог вовремя остановиться.

— Неужели я не прекраснее всех этих… Человеческих женщин? — хрипловато спросила она.

— Каена… Нет границ человеческой подлости, — он покачал головой. — Но ты хуже всех их, вместе взятых.

— Самые острые кинжалы бывают прекраснее прочего, — она провела кончиками пальцев по его скуле, убрала чёрную прядь за острое ухо, улыбнулась зелени его глаз. Коснулась того места, где должен был остаться шрам — маска его прошлой, человеческой жизни.

Ничего нет.

Ни шрамов — он умел исцелять своё тело, — ни небритости — у эльфов бороды не растут, — ни повиновения.