Дмитрий Манасыпов - Боевые маги - несмышлёныши [СИ]

— Не жалею, брухо. Ты молода, я вижу, и смотришь на мир другими глазами. Тебе доступно то, о чем мечтает каждый человек на земле. Почти бессмертие, если только не случится чего-то странного или ты сама не захочешь уйти, устав от бесконечной жизни. А я… а я был простым человеком с незамысловатыми мыслями. Ограбить купцов в лесу, освободить товарища из застенка, лихо повеселиться, прокутить весь навар, красиво одеться и пройтись по ярмарке, разбрасывая милостыню и покупая лоток с пряниками мальчишкам-оборванцам, просто так, из куража и чтобы люди вслед шептались… вон он, Ясмень-сокол, лихой молодец, что кистенем муху на лету сшибает. Но жить мне хотелось еще больше. И когда узнал, чего это будет стоить, не задумывался.

Брухо кивнула в ответ.

— Наверное, да. Еще раз извини, хозяин, ты прав, я молода. С тобой свяжутся.

— А ты не жалеешь об убитом вурдалаке?

— О ком?

Ясмень-сокол усмехнулся:

— Ты убила одну из Ночных охотников. Она не относилась к московскому клану, но была все же их крови. Они не прощают.

— Я защищалась. И плевать мне на нее.

— Ну-ну.

И потом Энди только и оставалось, что усесться в металлический, крытый изнутри тисненой кожей шарабан, готовый катить по узкоколейке, и смотреть вокруг.

Тележка неслась вперед с вполне приличной скоростью, подсвечивая дорогу вычурными выгнутыми фонарями, напоминающими что угодно, кроме обычных фар. Посередине, разделяя пространство странноватого транспорта пополам, красовался двигатель, на удивление блестящий латунью и бронзой, работающий бесшумно и, как показалось Энди, за счет бешено крутящегося в своей глубине большого янтарного шара, матово-равномерно светящегося.

Сидящий впереди сопровождающий больше всего напоминал рыбака, управляющего лодкой с мотором. Два изогнутых высоких рычага и три циферблата, где бегали не стрелки, а красные и синие точки, оставляющие за собой цветовую гаснувшую полоску.

Свет от вытянутых капель фонарей, висящих впереди на кованых лебединых шеях, выхватывал то осыпающуюся землю, перевитую корнями, то старинную кирпичную кладку, иногда мешавшуюся с каменной, похожей на вот только виденную на лестнице, а иногда желтые лучи отражались на грубо сваренных балках и листах. Пару раз, резко ускоряясь, они пролетали станции метрополитена, тихие и безлюдные, как и положено ночью.

На одной пришлось задержаться, впереди тихо пыхтело еще одно странное инженерное чудо, почти карета, высокая и с зеркальными стеклами. Рядом с ней, ругаясь и размахивая обычными ключами и отвертками, копошились два плотных и низких персонажа в кожаных куртках и кепках, блестящих очками-гогглами, поднятыми на лоб. Отличались сопящие и порыкивающие друг на друга почти близнецы лишь цветом бород, рыжей и черной, и способом их носки. Рыжее золото правый заплетал в несколько косичек, а у его угольно-вороного соседа торчало как веник.

Энди, косясь в сторону как мог, наткнулся на мерно двигавшего уборочно-полировальную машину мойщика, обычного парня в наушниках и бейсболке «Никс». И ему, судя по всему, было совершенно наплевать на творившееся посреди путей. Или… он просто ничего не видел. И не слышал.

А станция оказалась интересной. Со статуями у колонн, гневно кричавшими или призывающими к чему-то, мужчинами и женщинами, почти все с оружием. И Энди даже умилился, несмотря на страх, смотревшей прямо на него ушастой овчарке с носом, натертым ладонями пассажиров до блеска. И тут бронзовая собака, строго смотрящая на живую статую, вдруг оскалилась.

— Фу, — спокойно сказала брухо, — сидеть, блохастая. А мы тут надолго?

Интересовалась она у сопровождающего. Тот оглянулся, несколько секунд тупо пялясь мешком маски, потом повернулся к рыже-черному тандему. И гулко, на местном, задал вопрос.

Так отвечать могли бы мексы, пару раз виденные Энди, так же бурно, горячась, непонятно, но так очевидно, ругаясь, размахивая руками, как мельницы крыльями, горя искренним гневом и…

Но за дело они взялись сразу. Видно, застыдились.

Мерное покачивание и еле уловимый скрип возобновились через пять-десять минут. Карета, горделиво сверкая зеркалами кормовых окон, умчалась вперед. Сопровождающий так не торопился, и Энди, несколько часов заключенный в собственное тело, задремал. Хотя думал, что такое невозможно.

А проснулся уже на… На рынке. Если его можно было так назвать.

— Час, — буркнул сопровождающий, сопя и похрюкивая под своим мешком, — там!