Марина Голубева - Либерия

— Да не все ли равно! Он мне друг, а больше ничего и знать не хочу. Какого он там рода-племени, русский, немчин, али еще кто — это дело десятое, — раздраженно перебил священника Малой и направился по тропинке к избе.

Пробыл там он недолго и вышел, растерянно разводя руками.

— Нету там ни Алешки, ни колдуна этого. Никого нет.

— Вот оно как… — отец Паисий задумался. — А зверя никакого там не видал?

— Да нет, говорю, никого. Ни человека, ни зверя, разве что, тараканы за печкой. Так я их ловить не стал.

— Не… — протянул священник, — тараканы — это не то. Ну, Чурила, как его берлогу запалим, сам, небось, прибежит. А вот друга твоего, думаю, уже не сыщешь.

— Это почему? — спросил расстроенный коробейник.

— А потому… — отец Паисий замялся и добавил, — где ты в лесу его найдешь? Хоть живого, хоть мертвого.

Мужики из леса вернулись, действительно, не все, но зато натащили сушняка, сложили вокруг избы, даже стен стало не видать. А узнав, что хозяина дома нет, повеселели, приободрились и работали споро. Надрали бересты с ближайшей березы, сунули в промерзший хворост и подпалили избушку с четырех сторон.

Волк долго приходил в себя, с трудом выбираясь из вязкого небытия, наполненного болью и страхом. Воспоминания о ненавистном человеке, ударившем его по голове, заставили зверя зарычать и вздыбить шерсть на загривке. Он принюхался и не почуял рядом врага. Пахло застарелой кровью, плесенью, железом и землей. Но враг был где-то рядом, и его надо было убить.

В голове зверя теснились смутные образы-воспоминания: мрачный злой старик, рыжий парень, девушка с огненными волосами, от которой так сладко пахло. Он ее любил когда-то, а она предала его. Хаос образов вызывал чувство тоски и утраты чего-то очень важного. И еще волк вспомнил, что должен выполнить обещание и раздраженно зарычал. Нет, он никому и ничего не должен. И воспоминания это не его, а человека, которым он когда-то был. Того человека нет, и теперь зверь свободен и может, расправившись с врагом, убежать прочь из этой пропахшей болью и страхом норы на волю, в лес. Там свобода, упоительный запах добычи, радость легкого бега по пушистому снегу. Там пропахший хвоей ветер выдует из головы мучительные воспоминания.

Волк решительно вскочил и кинулся вперед, туда, где в темноте угадывались ступени, ведущие к свободе. Звякнуло железо, и сильный рывок отбросил его назад, к стене, а из сдавленного ошейником горла раздался хрип. Зверь заметался, пытаясь вырваться из плена, закрутился на месте и взвыл от злости и унижения. Его, как блохастую, дворовую шавку, посадили на цепь! Она крепилась к массивному кольцу, вбитому в бревенчатую стену. Волк тянул, скреб лапами земляной пол, даже грыз проклятое железо, но освободиться не смог, и он лег, тяжело дыша и поскуливая от отчаяния. Такая желанная свобода оказалась недоступна. Зверь не боялся смерти, но он хотел умереть, сражаясь, сомкнув клыки на горле врага, глотая сладкую кровь, а затем гордо предстать перед Хозяином Зверей там, в ином мире. Но такая смерть ему не суждена, он умрет презренным пленником, замученным безумным стариком.

Волк зарычал, оскалился, завыл, выплескивая бессильную ярость. Если бы у него были руки, он бы освободился, расстегнул ошейник или вырвал кольцо из стены. Но для этого надо стать человеком. Он был им когда-то, мечтал о вольной жизни в лесу и ненавидел слабое безволосое существо, предпочитающее жить в вонючих домах, а не бегать на свободе. Зверь пытался разобраться в причинах этой ненависти и не мог. Ему были доступны звериная ярость, наслаждение охотой, радость любовных игр с самкой, но не разум. Как любое животное, он жил чувствами и чутьем. А чутье говорило, что зверь здесь сгинет, а выжить сможет только человек.

Волк понял коварный замысел врага, лишившего его человеческой сущности, потому что со зверем справиться легче. Это оборотень, в котором неразрывно слились разум человека и сила зверя, может противостоять любому врагу, а волк — нет. Старик отобрал часть его души, и даже если ему удастся освободиться, он всю жизнь будет выть от одиночества и понимания собственной ущербности. И, в конечном счете, превратится в мерзкую тварь, которую боятся люди и презирают животные. Уже сейчас чувство утраты жгло изнутри раскаленными углями.

Добровольно отказаться от человеческой сущности? Этого и хочет мерзкий старик, но он не дождется. Зверь прислушался к себе, стараясь уловить хотя бы тень человеческих чувств в душе, и где-то в самой ее глубине почувствовал трепещущий огонек сознания, страх, отчаяние и одиночество. Волк удивленно мотнул головой — там он увидел самого себя, словно заглянул в чистую воду лесного озера. Замер, прижавшись к земляному полу, и осторожно позвал того другого. Слабый огонек, готовый вот-вот погаснуть, разгорелся сильнее, а зверь все звал, тянул его из глубины души, словно из вязкого болота, даже дышать боялся, чтобы ненароком не потушить. Внезапно другой, откликнулся, рванул на поверхность, неся с собой радость и надежду.