Роберт Беннетт - Нездешние

– Нет, – произносит один. – Нет! Нет!

Парсон на плато глубоко вздыхает и говорит:

– Да.

Мона с дикарем смотрят на свою мертвую мать. Потом дикарь медленно опускается на колени и протягивает руку – погладить неподвижное, бледное лицо.

Мона понимает. У нее, вопреки всему, такое же чувство: хочется, чтобы мать была здесь, живой и здоровой, и чтобы мать всем сердцем любила дочь. От этого желания никогда не избавишься, что бы ты ни узнал о своих родителях.

Дикарь поднимает на нее глаза, и, хотя деревянная маска по-прежнему непроницаема, Моне кажется, что она его понимает. Он спрашивает: « Что дальше? »

– Не знаю, – отвечает Мона. – Я не знаю. Прости.

Сокрушенный дикарь снова опускает глаза. И медленно поднимает тело матери на руки и уносит ее из этой идеальной гостиной, скрывается в коридоре.

Он уносит Ее и всё думает, какая Она маленькая. Он и не знал, что вырос таким большим. Или Она, если всмотреться глубже, всегда была маленькой?

Дикарь уносит Мать в длинный темный тоннель. Он тянется вниз и вниз, уходя под планы реальности, над, под, вокруг Винка.

И оканчивается маленькой каменной камерой. Посреди нее на полу груда кроличьих черепов. Дикарь ногой отбрасывает их, расчищает место и нежно укладывает свою Мать посередине.

Теперь Она с ним. Они воссоединились. Наконец-то.

Он мечтал об этой минуте. Много темных дней, преследуя своих братьев, весь долгий срок заключения он мечтал об этом, надеялся на это – только это ему и было нужно.

Он ненавидит Ее и любит Ее. Он хотел Ее любви и ненавидел Ее, понимая, что не дождется. Но теперь Она с ним.

Он присаживается к ней. Она прекрасна и ужасна даже в смерти.

И он ждет. Потому что смерть – это лишь на время. Такие, как Мать, не умирают насовсем.

А когда Она очнется… Она будет здесь. Заперта здесь, с ним, и не на что взглянуть, кроме каменных стен, и не с кем поговорить, кроме как с сыном. С Ее прекрасным сыном.

И он добьется Ее любви. Навсегда, навсегда, навсегда. Навсегда, навсегда, навсегда.

Открыв глаза, Мона видит картину опустошения.

Гигант, как ни странно, пропал, зато видно место, где он рухнул, – огромная лощина вроде пересохшего озера. Похоже, он перебил газовую магистраль, и весь торговый северо-западный конец города пылает.

Все дети, все нездешние люди собрались на площади, глядя туда, где только что была их Мать. Никто не шевелится, не подает голоса. Они даже не замечают, что пламя грозит окружить их.

Мона спускается по лестнице, выходит на улицу.

Огонь уже добрался до жилых кварталов. Пританцовывая, пламя взбирается по стенам, выползает на крыши, перескакивает с одной на другую. Люди (и совсем-не-люди) беспомощно наблюдают. Иные не движутся с места, не пытаются бороться, даже когда огонь поглощает их.

Кто-то спрашивает у нее:

– Что нам теперь делать? Что нам делать теперь, когда не стало Матери?

Но Моне нечего им сказать. Она забирается в «чарджер», разворачивает его и направляет по дороге в гору.

Нездешние беспомощно озираются. Они так долго дожидались Ее возвращения, а теперь Она снова потеряна. Что делать?

Первым заговаривает мистер Элм, он шепчет на ухо жене.

– Машина? – отвечает та. – Что машина?

Он мямлит что-то неразборчивое.

– О, – понимает она. – О да, ты прав. Машине нужна забота. Это немножко неправильно, да?

Он качает головой.

– Да, неправильно. По-моему, ты прав. Нам надо домой. У нас хватает забот. Как насчет кувшинчика лимонада, специально для тебя?

Но мистер Элм уже не слушает, он уходит к своему дому, к тому, чем занимался накануне, и позавчера, и несколько сотен дней до того.

Один за другим все соглашаются с ним – у них есть дела. Дети Доузов собирались построить в своей песочнице пиратский корабль, мистер Тримли планировал запустить новый поезд, а миссис Грир пора готовиться к следующему приему гостей (она задумала очень милый обед). Кое-кто даже приглашает к себе детей, ведь, хоть наружность их и странновата, люди Винка так давно не видели своих младших родственников, а хороший хозяин должен позаботиться о гостях.

И вот они, один за другим, расходятся по домам и возвращаются к своим делам. Даже когда огонь принимается лизать стены домов, врывается в кухонные окошки и расползается по шкафчикам, даже когда он выплясывает по их кроватям и коврам, они занимаются делами, которыми занимались вчера, позавчера и позапозавчера.