Роберт Беннетт - Нездешние

Похоже, думает Мона, на жужжание этих, из Винка, только намного, намного громче.

– Что это? – спрашивает Грэйси.

– Не знаю.

Но Мона уже видит, как изменился ландшафт. Неуловимо, пальцем не укажешь, но она ловит себя на том, что смотрит на юг, туда, откуда впервые въезжала в долину, за плакат с башней-антенной над плато. Взгляд останавливается на одной из гор, и теперь она видит.

«Не бывает», – думает она.

– Что? – недоумевает Грэйси.

– Ш-ш-ш, – вскидывает ладонь Мона.

Грэйси подходит, останавливается рядом.

– Что там? – уже тише повторяет она.

Поток детей редеет. Все вышли, догадывается Мона. А вот не показалось ли ей?…

Опять! И Грэйси тоже увидела, ахает.

– Это что… гора шевельнулась?

– Да, – медленно отвечает Мона, – шевельнулась.

Глаз отказывается признавать движение такого масштаба, но это не обман зрения: прямо перед ними верхняя половина горы самую чуточку приподнимается и падает на место. Сдвиг неровный, скособоченный: левый склон кренится и съезжает сильнее правого. Вывернутые с корнем деревья спичками ссыпаются вниз. Огромная туча пыли заслоняет небо.

– Землетрясение? – спрашивает Грэйси.

– Нет, – отвечает Мона. – Нет, не думаю.

Опять, еще сильнее. Моне приходит в голову, как кто-то вслепую бьется в дверь, рвется наружу во что бы то ни стало, и…

Гора не взрывается, как ждала Мона: это не выброс, не прорыв. В какой-то момент вершина снова приподнимается, но не падает на место, а опрокидывается, медленно, как крышка ящика на петлях, откидывается все дальше и дальше – целая гора заваливается назад, тонны, тонны земли и камня. Пыль наполняет воздух, волной цунами несется на городок. Как будто вся горная цепь стояла на ковре, и кто-то его выдернул…

Нет. Нет, не выдернул. Приподнял, вытолкнул вверх. Будто горы стояли на чьей-то спине…

Теперь Мона кое-как различает: темная, сгорбленная фигура в грибовидном облаке пыли. Не просто большая: один взгляд на нее заставляет пересмотреть все представления о величине.

Оно встает. Его так много, что встает оно целую вечность. И гул вокруг усиливается, словно аудитория аплодирует.

– Господи, – вырывается у Грэйси.

Это занимает собой все небо, весь горизонт. Продолжает подниматься и уже заслоняет солнце, тень его поглощает весь город, а потом оно поднимает руки, протягивает их из пыльной тучи и жутко гудит низким, как из бездны, голосом, сотрясая сами небеса в обретенной свободе…

– Да уж, – говорит Мона.

Она всего раз наблюдала это – в видении столовой горы севернее Винка, давным-давно. В тот раз она не сумела толком рассмотреть, зато теперь ей выпал шанс.

Это немного напоминает человека: есть руки, ноги, туловище, только оно гораздо больше, массивнее – циклопическая туша свыше шестисот футов ростом. Кожа темная, в рябинах, как у кита-горбача, – в самый раз для погружения в темные глубины. На ней выделяются жилы и черные жгуты мышц. Плечи, руки, дельтовидные чудовищно раздуты, мышцы бедер подергивает исполинская судорога. Брюхо свисает жирными складками, колеблется при каждом движении.

А голова… голова в сравнении с телом крошечная. Сероватая, поблескивающая жемчужина над горой плеч, бицепсов, брюха. Рта нет: просто на шее есть место, покрытое влажными пластинками китового уса и розоватой мякотью.

А хуже всего глаза. Огромные, круглые, они светятся как маяки, золотистое сияние пробивает даже тучу пыли. И хотя разум Моны воспринимает это как чудовищное, абсолютное насилие над всеми ее понятиями красоты, симметрии, законов биологии, но все же почему-то воспринимает . Этот образ, эта фигура запечатлены в ней, впечатаны в пространство между глазами. Это было с Моной всегда, отбрасывало безмерную тень на каждую секунду, каждый миг ее сознательной жизни.

Мона об этом знает. Знает, как знает себя.

– Привет, мама, – тихо шепчет она.

Жители Винка – истинные, коренные жители – до сих пор не выходили из домов, послушно отводили взгляды от окон. Потому что, когда в Винке что-то происходит, вы сидите дома и помалкиваете. Так всегда было, и, если держаться этого правила, думают они, все будет хорошо, как всегда, – хоть кое-кто и поворчит, что, право же, это смешно, им что, ночей не хватает для таких дел?

Но потом местные чувствуют, как дрожит земля и воздух становится бурым от пыли, и, выглянув из окон, они замечают, как выцвело бледно-красное небо, как истончились тени…