Урсула Ле Гуин - Ночные разговоры

Он уронил цветочек и наклонился, словно пытаясь увидеть, куда он упал.

— Чем ты в последнее время занималась? Помимо работы в прачечной?

— Ой, даже и не знаю. Через месяц наша Ева замуж выходит. За Венце Эстая. Они собираются переезжать на север, в Браилаву. Он каменщик, а там есть работа.

— Ну а сама-то ты как?

— Ну а я здесь остаюсь, — сказала она. Потом, уловив в его тоне мертвящую холодную снисходительность, прибавила: — Я помолвлена.

— С кем?

— С Дживаном Фенне.

— Чем он занимается?

— Он красильщик у Фермана. Секретарь местной секции профсоюзов..

Санзо встал, быстро прошелся по двору до арки ворот и обратно, потом как-то неуверенно снова подошел к Лизе. Он остановился в двух шагах от нее, бессильно повесив руки и чуть отвернув в сторону лицо.

— Что ж, хорошо. Поздравляю! — сказал он и повернулся, чтобы уйти.

— Санзо!

Он остановился, ожидая.

— Останься еще на минутку.

— Зачем?

— Потому что я так хочу.

Он стоял совершенно неподвижно.

— Я хотела сказать тебе… — Но слова застряли у нее в горле.

Он снова сел рядом с ней на скамью.

— Послушай, Лиза, — холодно сказал он, — теперь это уже совершенно не имеет значения.

— Нет, имеет, очень даже имеет! Я хотела сказать, что ни с кем я не помолвлена. Он просил моей руки, но я еще не дала согласия.

Санзо слушал, но на лице его ничто не отражалось.

— Зачем же ты сказала, что помолвлена?

— Не знаю. Чтобы тебя позлить.

— И что дальше?

— И все, — сказала Лиза. — А дальше я хотела сказать тебе, что даже если ты слеп, то это вовсе не значит, что нужно тут же оглохнуть, онеметь и страшно поглупеть. Я знаю, ты сильно болел, мне очень тебя жаль, но ты, конечно же, заболеешь еще сильнее, если это я была причиной твоей болезни.

Санзо так и застыл.

— Какого черта? — воскликнул он чуть погодя.

Однако Лиза ему не ответила. Прошло довольно много времени, прежде чем он наконец повернулся, пытаясь на ощупь определить, здесь ли она. Руки его повисли в воздухе в незавершенном жесте, когда он нервно спросил:

— Лиза, ты здесь?

— Здесь, рядом с тобой.

— Я думал, ты ушла.

— Я еще не все сказала.

— Что ж, продолжай. Никто тебе не мешает.

— Ты мешаешь.

Воцарилось молчание.

— Послушай, Лиза, я должен помешать тебе! Неужели ты не понимаешь?

— Нет, не понимаю. Санзо, дай мне объяснить..?

— Нет. Не объясняй. Я ведь не каменный, Лиза.

Какое-то время они молча сидели рядышком, греясь на солнце.

— Ты лучше выходи за этого парня.

— Не могу.

— Не глупи.

— Никак у меня не получается за него выйти: все время ты на пути попадаешься.

Он отвернулся. Напряженным, задушенным голосом сказал:

— Я давно хотел перед тобой извиниться… — Он как-то неопределенно махнул рукой.

— Не надо! Не извиняйся.

Снова воцарилось молчание. Санзо выпрямился и потер руками глаза и лоб, точно они у него болели.

— Слушай, Лиза, весь этот разговор ни к чему. Честно. Есть еще ведь и твои родители, они-то что скажут? Впрочем, дело даже не в этом… Самое главное — то, что я живу с дядей и теткой и не могу… Мужчина должен иметь возможность что-то предложить…

— Не скромничай.

— Я и не скромничаю. Никогда этим не страдал. Я прекрасно понимаю, что представляю из себя, но это… это никакого значения не имеет — для меня. То есть, может быть, и имеет, но для кого-то другого…

— Я хочу выйти за тебя замуж, — сказала Лиза. — А ты, если хочешь на мне жениться, так женись! А если не хочешь, не надо. Тут я ничего не могу одна сделать. Но ты хотя бы помни: меня все это тоже касается!

— Так я только о тебе все время и думаю!

— Нет, неправда. Ты думаешь о себе, о том, что ты слепой, и все такое прочее. Позволь мне думать об этом и не думай, что мне это безразлично.

— Я думал о тебе. Всю зиму… Все время. Это… это никуда не годится, Лиза.

— Да, здесь — не годится.

— А где же еще? Где мы годимся? В том доме на Холме? Можем разделить его — по двадцать комнат на брата…

— Санзо, мне нужно закончить глажку, белье должно быть готово к обеду. Если мы что-то решим, то уж обсудить это со всех сторон как-нибудь сумеем. Я бы, например, хотела раз и навсегда убраться подальше от Ракавы.

— Вот как? — Он колебался. — А ты придешь сегодня после обеда?

— Хорошо.

Она ушла, покачивая кувшином. Спустившись в подвал, она остановилась у гладильной доски и вдруг разрыдалась. Она не плакала уже несколько месяцев; ей казалось, что она стала слишком взрослой, чтобы плакать, что теперь она никогда больше плакать не будет. Однако плакала, сама не зная почему; слезы бежали по щекам, точно река, освободившаяся от пут зимнего льда. Лиза не испытывала при этом ни радости, ни горя и, так и не перестав плакать, вновь принялась за работу.