Абрахам Меррит - Корабль Иштар (сборник)

- Нет, - упрямо ответил Конзардине. - Почему именно я? Это ваша задача, Киркхем. Вы подняли этот вопрос, вы его и решайте. А как вы это будете делать, мне все равно. В конце концов, ваши подозрения основываются на весьма сомнительных данных. Какая-то ерунда и два или три вполне объяснимых несчастных случая. Вероятность того, что вы неправы, неизмеримо выше, чем вероятность того, что вы правы. Зачем я буду ради этого рисковать своей жизнью? Я и так зашел достаточно далеко. Я обещал вам нейтралитет и даже нечто большее. Дальше я идти не хочу. Возьмите Баркера. Я обещаю вам ничего не видеть и не слышать, если встречу вас во время ваших изысканий. Но сейчас я не хочу присоединяться к вам и идти на верную смерть. Если вы не правы, со мной ничего не случится. Если правда окажется на вашей стороне, повторяю вам, вы уже будете не одни.

- Тем временем Майкл Конзардине будет крепко держаться за свое место под солнцем, - иронично заметил я.

Он подозвал своего мерина и вскочил в седло. Мне стало ясно, что дальнейшие уговоры бесполезны. Мы снова въехали в лес и через некоторое время свернули ко дворцу.

Я распрощался с ним на конюшне и пошел к себе переодеться. К подушке была приколота записка от Сатаны. В небрежно написанном послании он выражал надежду, что я наслаждаюсь жизнью, как я того и заслуживаю, и что он увидится со мной в девять часов вечера.

Во второй половине дня ничего существенного не произошло. Чем больше я думал о разговоре с Конзардине, тем больше я проникался сочувствием к его положению. И, что очень странно, мое настроение еще более улучшилось. Я вышел к обеду в весьма беспечном расположении духа. Как и в предыдущую ночь, во главе стола сидел Конзардине. Я сидел рядом с Кохемом, Ева - на другом конце стола, далеко от меня. Она совершенно не обращала на меня внимания. Мне было очень трудно делать то же самое.

Кохем пил много спиртного. По неведомой мне причине он чувствовал себя чем-то мне обязанным. Ни на кого, кроме меня, он не обращал внимания и мне тоже не давал этого делать. Он был довольно интересен, но с течением времени я начал испытывать к нему глубочайшее отвращение. В его понимании жизнь - течение некой электрохимической реакции. Он дал понять, что ни отдельные личности, ни вообще люди ничего не значат для него с точки зрения так называемой гуманности. И очень жестко настаивал на этом..

По-видимому, люди вызывали у него не больше чувств, чем его пробирки для опытов, а может быть, и еще меньше, подумалось мне. И в самом деле, люди представлялись ему чем-то вроде оживших пробирок, с вызывающими минутное любопытство различиями в их содержимом. И он не видел никаких причин, почему в качестве эксперимента их нельзя разбить, опустошить или заменить их содержимое. Он упомянул о нескольких жутких экспериментах с газами на кейф-рабах. Когда я выразил надежду, что опыты будут проводиться только на кейф-рабах, он не подтвердил этого.

Слушая его, я пришел к выводу, что из них двоих Сатана, по-видимому, гораздо гуманнее. Кохем непрерывно пил. Но под действием спиртного его выводы лишь приобретали еще более холодное и бесчеловечное наукообразие.

- В вас заложено слишком много сантиментов, Киркхем, - говорил он. - Может быть, вы думаете, что жизнь священна, - если пользоваться этим жаргоном - и ее нельзя отнять без крайней необходимости? Вздор! Она не более священна, чем свет, который я включаю и выключаю в моей настольной лампе, когда мне этого захочется. Не более, чем ферменты в моих пробирках, которые я выбрасываю, когда они мне больше не нужны. Когда это природа заботилась об индивидуумах? Если бы вы, Киркхем, нейтрализовали в себе слабость, вы могли бы стать великим человеком. Я мог бы помочь вам в этом, если бы вы, конечно, этого захотели.

Я обещал подумать.

В восемь тридцать появился Сатана. Я уже давно прикидывал, где я должен был с ним встретиться. Конзардине уступил ему свое место, и Сатана жестом предложил мне сесть по левую руку от него.

- За моего нового соратника, Джеймса Киркхема, - провозгласил он и поднял бокал.

Пили за меня стоя. Я заметил, что Ева демонстративно села, и точно так же, как будто она подтолкнула его к этому, поступил Сатана.

В восемь сорок пять, словно по сигналу, компания начала расходиться. Через несколько минут остались только Сатана, Кохем и я. Я очень удивился, обнаружив, что Конзардине тоже ушел. Слуги убрали со стола и исчезли по знаку Сатаны.

- Через три дня из Гавра отчалит корабль, - резко начал он, - под названием «Астарта». Тихоходное корыто. Он везет несколько вещей редчайшей красоты. Я считаю, что пришло время потребовать их себе. Там есть одна картина сэра Джошуа Рейнольдса и еще одна, написанная Ромни. А так же двенадцать кубков и кувшин, все из горного хрусталя, восхитительно выгравированные и изукрашенные неограненными крупными сапфирами и рубинами. Возможно, они были сделаны на древнем Крите для королевы Пасифаи. Во всяком случае, в незапамятные времена. Неведомый гений вложил в них свою душу. Они долго хранились в Кремле. Наконец коммунисты продали их. Еще там есть изумрудное ожерелье, на каждом изумруде выгравирована одна из «Метаморфоз» Овидия. В мире ничего подобного больше не существует.