Андрей Мажоров - Дьявольский полдник

Т е л у ш к и н. Никак, Паша, ты ему свою снадобью дал? А говорил — нету…

П а ш к а. А ты, Петр Михайлович, не пил бы больше. Ну, не пей ты, за ради Бога! Хорош уже набузыкиваться! Али не видишь, — спаивають же тебя. Ты и ведешься, как козел в поводе. Стыдно! (Встряхивает М у з ы к а н т а за шиворот.) Ну? Оклемался? Ну, отвечай быстро — кто ты таков?

М у з ы к а н т (заметно трезвея). Я есть бедный музикмахер… Из Кёниксберг. Entschuldigt mich, Ich war ein bischen besofen… (Простите меня, я немного выпил… — нем. яз.)

П а ш к а. Иди, иди… Aйн бисхен. Чувырло! Завтра за все мне ответишь… Вон пошел! (Сильным толчком отправляет М у з ы к а н т а на улицу, достает из-под лавки шарманку и следует за ним. Т е л у ш к и н наливает себе в рюмку.)

Т е л у ш к и н (с тоской). Прости ты меня, Анисьюшка… Прости, ангел мой ненаглядный. (Залпом выпивает.)

Взморье. Ясное и теплое воскресное утро. Среди невысоких прибрежных сосен спрятался соломенный шалаш. Рядом с ним — разворошенный стог сена. Поодаль стоит на треноге небольшой телескоп. Неподалеку на полянке — потухшее кострище с чайником на перекладине. Рядом лежит бревно. Вокруг ни души, только пищат чайки да за песчаной дюной шелестят волны. Из шалаша, босиком, в одной мужской рубахе выбирается горничная Катя. В ее растрепанных волосах торчат соломинки. Она счастливо жмурится, потягивается, раскрывая руки невидимому солнцу.

К а т я. Господи, хорошо-то как! Прозрачно, свежо… Залив! (Оборачивается к шалашу). Крис! Представляешь — тут, оказывается, настоящее море. И Котлина не видно! (Подбегает к кострищу, снимает чайник и пьет прямо из носика.) Холодненькая… (Громко.) «Чисто рай, мин херц!» (Наигранным басом.) «Истинный парадиз, Алексашка! Здесь будем город ставить. И наречем его — Санкт-Питербурх». (Прислушивается.) Какая наглость! Всю ночь проторчал у своего телескопа, а теперь ему не подняться. (Из шалаша доносится храп. Катя шлепает себя по голой ноге.) Еще и комары! Ну, я тебе покажу… (Набирает в рот воды, наливает из чайника себе в ладонь и залезает в шалаш. Слышна возня, хихиканье, недовольное бурчание.)

П а ш к а (сонно). Ах, вот вы как? Вы так вот? Догоню-догоню-догоню… Вот сейчас-сейчас-сейчас…

К а т я, хохоча во все горло, вылетает из шалаша. За ней выползает заспанный и лохматый П а ш к а, отирающий ладонью мокрое лицо и шею.

П а ш к а. Догоню — не помилую! (Бросается в погоню. Счастливая беготня вокруг шалаша и деревьев, впрочем, продолжается недолго. П а ш к а настигает К а т ю и обнимает ее. Секунда — и оба падают в сено — навзничь, раскинув руки.)

К а т я. Какое высокое небо… Облака плывут…

П а ш к а. Нравится место?

К а т я. Блаженство…

П а ш к а. Здесь на сто километров кругом — ни души.

К а т я. И на пять тысячелетий — тоже. Меня занимает только один вопрос…

П а ш к а. Неужели только один?

К а т я. Где мы будем встречаться зимой? И что станет с базой?

П а ш к а. Еще дожить надо. Вдруг не доживем?

К а т я. Не доживем, значит — в раю.

П а ш к а. Если рай был, то он был здесь. Истинный парадиз, как я только что слышал.

К а т я. Почему был? Он есть.

П а ш к а. Похоже…

К а т я. Только здесь и можно быть самим собой. Да?

П а ш к а. Здесь — можно…

К а т я. Кажется, время остановилось.

П а ш к а. А где-то там, в необозримых просторах космоса, к Земле летят две огромные ледяные глыбы. По расчетам, в 1833 году они могли ударить по Карельскому перешейку. Здесь даже не подозревали о возможной катастрофе. Один астрофизик меня просветил. Перед практикой. Просил заодно понаблюдать.

К а т я. Кентавры?

П а ш к а. Они. Потом, правда, эти кометы разойдутся и пройдут на приличном удалении, но вероятность столкновения была. Загадка в том, что кентавры то и дело меняли орбиты. И этот рай в одно мгновение мог стать адом. Или бушующим океаном.

К а т я. Какой ужас… Купнёмся?

П а ш к а. Йоган скоро прилетит.

К а т я. Ладно… Все равно. У тебя хоть есть время на увлечения. А я так устаю, что даже в Академии перестала бывать…

П а ш к а. Пани по-прежнему интересуется живописью?

К а т я. Летала раньше к скульпторам, инкогнито. Пушкин там часто бывал. Теперь не до этого.

П а ш к а. Укатала тебя твоя гарпия? Так злом и пышет.

К а т я. Зло, зло, зло… Сколько же в мире зла.

П а ш к а. Изучаешь пушкинский период — терпи.

К а т я. Почему мы, люди будущего, покорившие болезни, пространство и время, не можем справиться с простейшим злом?