Максим Далин - Искра

Сидел Искра у очага, кормил огонь тюленьим жиром, говорил грустно:

— Ты-то, отец, видишь в любой тьме… взял бы я тебя с собой, да ведь перепугается нежить из сумерек, разбежится, а приятелю моему, медвежонку, беда от твоих прикосновений будет. Тьма тебя сторонится, холод от тебя прячется, снег тает — и Нижний мир не стерпит. Что же мне делать?

Коснулся пламени рукой — и остался в пригоршне свет.

Удивился Искра, горсть к глазам поднёс: плещется в ладони свет, как чистая вода, не горячий, а тёплый — золотые волны по нему идут. Плеснул Искра светом в лицо, глаза потёр — и стали глаза золотыми, как у полярной совы.

Со светом внутри. Для того чтобы пути во мраке искать.

Взял Искра ножницу, отрезал кончик косы и положил на камень очага. Не спеклись волосы, а вспыхнули вмиг — один пепел остался. Улыбнулся Искре отец.

После того и увидел Искра Нижний мир — те места, какие даже самые сильные шаманы видят еле-еле, словно силуэт сопки во вьюжную ночь. Всё увидел.

И получил весточку от деда.

Случилось это, когда уж шесть зим миновало с тех пор, как Искра из стойбища на Круглом озере уехал. Много прошло времени, много снега выпало и растаяло — но Искра всё о своём родном доме знал. Знал, что мама здорова, знал, что Брусника жива, знал, что Тальник ходит ещё рыбу ловить, хоть колено его ночами и мучает. И от этого знания было у Искры на сердце легко — ничто от вдохновения не отвлекало.

Разве только иногда вдруг тоска — маленький зверёк — откуда ни возьмись, приходила, под малицу забиралась, сердце грызла. Зубки мелкие, а больно. Тогда учился Искра тоску душить, как злого келе, что наводит болезнь и радость ворует. Плоховато пока получалось — и даже медвежонок, вьюжный приятель, снег, что и летом не тает, вздыхал за стеной тордоха.

А Искра думал, как вернётся домой богатырём и бойцом — потому что уже видел, с кем ему предстоит сражаться, если так повернётся судьба.

Брал он бубен и начинал петь. И открывалась перед ним дорога в Нижний мир — вроде лестницы в кромешную тьму, да только золотые глаза тьму проницали, и видел Искра, как мир духов устроен и кто там живёт. На лестнице встречались ему лишь маленькие рогатые келе, что исподтишка в Срединном мире у людей иголки воруют, пучеглазые сплетники — норовили они руки лизать да в друзья набивались, но не надо Искре таких друзей — и безглазые совы-соглядатаи. Но однажды хватило у Искры духу дойти до самого низа, благо шёл рядом с ним метельный медвежонок — верный спутник, что кровь Искры на вкус пробовал.

Тундра вокруг расстилалась, только ни сполохи над ней не играли, ни луна не светила, ни солнце не заглядывало в вечный мрак и вечный холод. И снег тундру покрывал — серый, а небо над снегом — словно глухой полог, висит низко, да и не небо это, а земля сверху давит. Воздух затхлый, стоячий — не шелохнётся.

Где в Срединном мире Песцовая река течёт — и здесь течёт река, вода в ней медленная, тёмная. На берегу тордохи стоят, такие же, как под солнцем, только покрыты не оленьими шкурами, а человеческой кожей. У тордоха — вешала для юколы, а на них человеческие руки вялятся. Поодаль — сумрак расстояния скрадывает, то ли десять шагов надо пройти, то ли тысячу, непонятно — стадо дохлых оленей пасётся: истлевшие шкуры на костяках висят, будто на жердях. А пастухи — вроде бы, люди: сидят на склоне холма молодые парни, трубки курят, дым вверх поднимается мутными струйками.

Пошёл к ним Искра — и никак дойти не может: с каждым шагом холм всё дальше. Рассердился Искра:

— Да что ж такое! Кто держит меня — пусти, или огонь здесь разожгу до самого солнца высотой!

От малицы словно невидимые руки отдёрнулись — в два шага оказался Искра у холма. Смотрит на парней — и впрямь люди. Одеты, как дети Нерпы: у старшего кухлянка священными узорами расшита, красными нитями да бисером, у младшего — оторочка на одежде из волчьего меха. Богатые люди и охотники хорошие. Да только давно мёртвые они: глаза у обоих вытекли, кожа на лицах черепа обтянула — и пятна на ней чёрные, а на шеях — петли захлёстнуты.

— Пришёл? — сказал старший парень.

Искра ответил:

— Да. Из Срединного мира пришёл. Может, живые родичи остались у вас? Весточку им передать надо?

— Никого у нас нет, — сказал младший. — Всех хозяин того тордоха, что на берегу, сюда забрал, мужчин в рабство взял, женщин — в жёны. Ни оленьей упряжки у нас не было, ни прощального пира — никто к мёртвому стойбищу приблизиться не смеет. Остались от стойбища одни гнилые жерди да прелые шкуры — а наши тела песцы изгрызли. И на белый свет нам не вернуться — нет у нас детей, а значит, и внуков не будет.