Максим Далин - Искра

— Всех их огненной петлёй удушу, чтобы людям от них вреда не было, — и так аркан натянул, что из-под петли глухая темнота на снег полилась, как кровь.

Проскрежетала тварь, издыхая:

— Сильный с келе — с людьми слабый… Люди тебя самого арканом удушат…

Дёрнулось чудовище напоследок — и дух испустило. И услышал Искра, как рассекают ночной воздух железные крылья: слетел с неба Ворон, сел на тушу твари, словно на заячью тушку, и принялся чёрные сгустки клевать.

Хотел Искра медведей от туши оттащить — не даются. Тогда прокусил он мизинец, запахло кровью — и на капли крови подползли медведи к его ногам, как щенки, что перед хозяином провинились. Щёлкнул их Искра по ледяным носам — и оставил Ворона на туше пировать одного, а сам по следу твари пошёл.

Далеко след по тундре тянулся — пока шёл Искра, уже и небо светлеть начало — но долго или коротко, а привёл к человечьему тордоху. Богатый тордох, белыми шкурами покрыт, деревянные фигурки келе на шестах висят, а на вешалах — юкола жирная. Оленье стадо вдалеке пасётся. И серый снег вокруг весь перемазан темнотой, словно помётом чудовищ.

«Кто бы был, — подумал Искра, — этот богатый человек? И как ему удаётся страшных келе на стада детей Ворона напускать?»

Не хотелось ему заглядывать в чужой тордох богатого человека — но решился Искра и проскользнул тенью внутрь. И увидел: в пологе Гнус спит, а с ним — молодая женщина.

Так удивился Искра, что вылетел из шаманского мира в человечий, словно пушинка в ондигил — и оказался у своего очага. И тело было лёгким, и голова была легка — и лил Искра водки огню, лил водки медведям, а сам думал.

И никак не мог понять, что это значит: вошёл он в жилище Гнуса — а Гнус не проснулся. Смотрел он на тордох Гнуса — и не видел, что шаман там живёт. И никто-то Искру не остановил, не оказалось возле тордоха никакой охраны.

А ведь весь снег вокруг злыми келе истоптан, словно оленье пастбище — копытами.

И чем больше думал Искра, тем лучше понимал, что нет у Гнуса от самого Искры никакой защиты — и от тех келе, что вокруг его жилища бродят, у него тоже защиты нет.

Если и шаман Гнус — то слабый шаман. Шаманчик-евражка, шаманчик-мышонок… и теперь Искре воевать с поганью, что оленей губит, и то враньё распутывать, которым Гнус других шаманов заплёл, словно паутиной.

Но как же Гнусу было не врать, если истину он, скорее всего, и не знает?

Впервые увидел Искра, как сам себя может человек в самолов загнать. И что с этим делать — не мог он пока догадаться.

Ничего Искра сородичам не сказал. Ни к чему им — да и не поверят они.

А когда спросил его Тальник: «Что ж, Искра, надумал хоть что-нибудь — или всё своим чередом идти будет?» — только и ответил Искра:

— Я, дедушка Тальник, всё сделал, что шаманчик-мышонок может. Медведей Тихой Птицы к своей нарте привязал — если они оленей душили, то теперь перестанут. А больше я ничего пока сделать не смогу — разве вот только колено твоё погреть, чтобы сгибалось оно легче.

Он промолчал — и сородичи промолчали.

Только тогда начали говорить, когда мор олений пошёл на убыль. И говорили, что совладал Искра с медведями Тихой Птицы, хоть и ростом пока по плечо настоящему мужчине. Брусника даже заметила, какие тени легли у Искры под глазами и как лицо у него заострилось, словно у голодного или давно больного — но и она не знала, что приходится Искре воевать, одному за всех.

Не с медведями деда своего названого — с бродячими келе, что к Гнусу прибились. Повзрослел Искра за одну луну на десять лет.

И подарки у сородичей просить не мог — не поворачивался язык, когда он пустые вешала видел или в ровдуге на жердях — дыры протёртые.

А по вечерам, когда засыпала Ранняя Заря, сидел Искра у огня рядом с Копьём, названым отцом, пил брусничный чай, думал. Хотелось ему с Копьём поговорить, совета спросить — да рассказать он не умел: о келе-кровопийцах, о стойбище Кровавого Мора на берегу Песцовой реки — как расскажешь? Сильный воин — простая душа, ничего в Срединном мире не боится, но Нижний пугает его, как всё непонятное пугает.

Ошибся Искра. О схватках Искры с бродячими келе Копьё догадывался. О большем догадывался, чем Искра мог себе представить. И однажды, после очень хорошего дня, когда всё Искре удавалось, сказал Копьё:

— Конечно, сумеречные медведи — опасные твари, и бродячие келе — тоже на пискучих мышат не похожи… но опасаться тебе надо людей. Гнуса надо опасаться — и сородичей. Вдохновение у тебя — больно заметное, сильный ты шаман, а шаманская сила — угроза. Как бы ты её ни явил — будут тебя бояться, Искра.