Павел Канаев - Волчьи стрелы

— Взгляни, Владимир, — продолжил хан, указывая пальцем в черное бархатное небо, богато усыпанное жемчужинами звезд. — Одно небо покрывает все страны, горы, степи и моря. Один месяц царит там ночью, и одно солнце — днем. Так и правитель должен быть на земле один — сильный и справедливый, являющий милость и правосудие. Лишь тогда воцарится мир на всей земле. Не находишь, друг?

Хан не дождался ответа и продолжил:

— Но признаешь ли ты меня единственным правителем? Ведь твои предки и даже отец твой воевали против нас. А дядя твой и вовсе сумел изгнать наши войска с Сеяжских земель. Возможно, тогда ему помог ваш бог, а может и дьявол. Но пришло время расплаты.

— Великий каан! Больше всего на свете я желаю смерти своему дяде — этому гнусному предателю, из-за которого мои отец и матушка умерли в изгнании. Гривноградский престол не принадлежит ему и его выродку по праву. Не сомневайся, я не предам тебя. Ты — сильнейший властелин, под тобой весь мир от восточного Ко-Хуна до Праденских гор. Я не настолько глуп, чтобы выступить против тебя, каан.

— Честный ответ, княжич! Не каждый осмеливается говорить со мной так, как ты.

К тому времени спутники Владимира уже заняли свои места на пиршественной поляне. Хан вдруг вопрошающе взглянул на одного из них, тихо сидевшего между двумя бравыми дружинниками в многослойных кольчугах и островерхих шлемах. Тот утвердительно кивнул головой, тряхнув высокой боярской шапкой.

— Значит, наши друзья в Гривнограде готовы выступить с нами на Сеяжск, когда потребуется? Но как же союз Невера и твоего дяди, князя Всеволода? Ведь, насколько нам известно, он так и не распался. Ты должен был рассорить князей, разъединить их. Но помолвка их детей в силе, торговые и военные грамоты не разорваны.

— Каан! Мы зародили сомнения в их сердцах. Да и сеяжский народ и добрая часть боярства воспротивились дружбе с Гривноградом, — ответил Владмимир. — Глашатаи на стогнах открыто бранят князя Невера за дружбу с врагом. Недавно дружинники жестоко разогнали вече, что собралось в Струпном конце. Недовольных все больше — так и до бунта недалеко. И когда мы ударим, бунт нам окажется как нельзя кстати.

— Что же, в твоих словах есть здравый смысл, княжич, — улыбаясь, протяжно сказал Тюхтяй. — Сколько воинов готовы кинуть в бой наши гривноградские друзья?

— Двадцать тысяч конников и пешцов, великий каан, — ответил Владимир.

— Пресветлый властелин, — продолжил он. — Для меня великая честь стать мужем вашей дочери, чья красота затмевает даже звезды и солнце. Если позволите, я бы хотел сделать ей еще один дар. Конечно, он недостоин столь удивительного создания…

Один из дружинников в глубоком поклоне приблизился к хатуни, встал на колени и протянул ей небольшой, украшенный жемчугом ларчик. Под открытой крышкой на синем бархате пылал золотой перстень, усыпанный самоцветами, — знак помолвки. Улыбка еле заметно скользнула по ее кукольным алым губкам, черные глаза игриво выстрелили в сторону Владимира. Она медленно и как бы нерешительно взяла подарок.

— Твои дары, как всегда, прекрасны княжич! — сказал хан с хитростью в голосе. — И нам есть чем на них ответить. Тебя, наверное, интересует приданное?

— Как можно, великий властелин? Ведь это такая честь….

— Оно уже дожидается тебя, дорогой зятек, — перебил его хан. — Скоро ты все получишь. А пока ешь, пей, отдыхай. Этот праздник в честь тебя и моей несравненной дочери.

Владимир старался пить поменьше хмельных напитков, но это было непросто, ведь сами сыновья Тюхтяя, царевичи Герреде и Белту, пригласили его к себе и поднимали кубок за кубком.

— Да будет ваш союз богат потомством, словно цветущие сады Шерварана богаты душистыми плодами! — провозгласил Герреде очередной тост.

Старший царевич не выглядел крепким воином: тело его казалось изнеженным, выпуклый живот виднелся даже сквозь свободный шелковый халат. Совсем иное впечатление производил Белту — стройный, точно ольховый ствол, стремительный в движениях и хмурый. Его лицо, расчерченное линиями скул и ниточками усов, обветрили степные ветра, а руки загрубели от поводьев, лука и рукояти сабли.

Владимир задумчиво взглянул вдаль, на посеребренное светом звезд и сплошь забрызганное кровавыми каплями маков полотно степи. Волнистая тесьма холмов окаймляла горизонт, отсекая равнину от небесного свода. По другую руку, за яркими шатрами и обозами лениво нес свои черные воды Буллях. Река была настолько широка, что противоположный берег ее и вовсе растворялся в ночной тьме. Всего в паре поприщ [15] Поприще — около десяти верст. отсюда вверх по течению стоял гигантский Усоир — единственный оседлый город и сердце кочевой империи, что расползлась на полмира, как сорная трава.