Павел Канаев - Волчьи стрелы

Невер пропустил эту дерзость мимо ушей.

— Не твое предательство, кузнец. Выходит, и впрямь нет за тобой вины. Верю я тебе. Но если он снова к тебе явится, или ты прознаешь про него что, сразу ко мне идти, понял?

Казалось, кислый запах кумыса разлился на целые версты вокруг. От бесчисленных костров, тянувших свои змеиные языки даже выше юрт и курганов, вокруг было светлее, чем днем. Сотни грубых, словно вороний хрип, голосов сливались с лукавым свистом курая [11] Курай — восточный музыкальный инструмент, разновидность флейты. , барабанной дробью и лошадиным ржанием. На войлочных стеганых покрывалах, звериных шкурах и подкладных подушках, разложенных прямо на влажной траве, пировали степные воины и вельможи — батыри [12] Батырь — тюрк. храбрый молодец, удалец. , найоны [13] Найон — князь у татаро-монгол. . Вытирая сальные руки о полы шелковых, богато затканных золотом и серебром халатов, они поглощали жаренную и завяленную конину, засушенный творог, сласти, пили свой прокисший хмельной напиток и заморское вино.

Были здесь и те, кто еще полвека назад вел за собой смертоносные конные орды по славным княжествам Сеяжи, обращая города и деревни в пепелища, сея смерть и ужас и уводя тысячи людей в полон. И хотя безжалостное время давно лишило их былой силы, молодые смотрели с восхищением и страхом на этих почтенных старцев, укутанных в волчьи накидки.

Владимиру все еще было не по себе после прохождения между огнями. Пока двое кудесников, с головы до пят увешанных вороньими клювами, костями и медными подвесками, прыгали вокруг него, рычали и улюлюкали, ударяя в свои разукрашенные бубны, он чуть не растаял от жара горящих по обе стороны столбов. Когда он, наконец, очистился от злых духов и помыслов, крепкий таргаут [14] Таргаут — телохранитель хана. проводил его на место почетного гостя — как раз напротив властелина вселенной, хана Тюхтяя.

Упав на колени и сделав земной поклон, Владимир обратился к хану:

— О пресветлый властелин! Каан Черной Орды и всего мира! Да продлит небо дни твои и твоего славного рода!

Дождавшись властного взмаха ханской руки, он встал и устроился на войлочном покрывале, закиданном подушками. Тем временем его дружинники все еще разоружались и проходили очистительный обряд. Здесь и там мерцали красным глаза огромных степных волков, прикованных цепями к толстым столбам. Задыхаясь в страшном хрипе и брызгая слюной, они скалили свои клыки-кинжалы, щетинились черной, как ночь, густой шерстью. Выше доброго скакуна в холке, эти безжалостные твари умели хорониться не хуже крохотных полевок в высокой смерть-траве, карауля свою несчастную жертву. Около каждого зверя на земле белели обглоданные кости, похожие на человеческие.

Отечное лицо Тюхтяя расплылось в самодовольной улыбке, а раскосые глаза утонули в прищуре, стоило ему заметить смятение Владимира. Старый хан лишь потеребил свою вислую жидкую бороду и продолжил смотреть за поединком двух бравых батырей, схлестнувшихся на опоясках. Когда после долгого препирательства один, наконец, поднял второго в воздух, будто вырвал с корнем из земли кряжистое дерево, и повалил на обе лопатки, хан хлопнул в ладоши и подал жест, чтобы все умолкли.

— Вижу, княжич, тебя напугали наши маленькие друзья, степные волки. Не пугайся, ведь теперь и ты наш друг, а друзей наших не смеет ни волк, ни мошка обидеть, — прохрипел он своим гортанным голосом.

— Великий каан, волкам не напугать барса!

Тюхтяй снова расплылся в масляной улыбке.

— Ты смел и дерзок, княжич гривноградский. Скоро мы поглядим, так ли ты хорош в бою, чтобы называть себя барсом. Ведь стать мужем моей драгоценной дочери, Жаргал хатунь, достоин столько самый доблестный батырь.

Хатунь расположилась рядом с отцом, на высокой подушке, у подножия его приземистого, наподобие топчана, трона. Бледная и круглолицая, в пестрых одеждах, она была совсем еще ребенком, но уже держалась как императрица. Ее точеную фигуру облепил цветастый халатик тонкого шелка с запахнутыми крест-накрест полами, отделанными бахромой. Поверх была наброшена пятнистая накидка из шкуры заморского зверя.

Про себя Владимир отметил, что хатунь и впрямь была так изящна и хороша собой, как о ней говорили. На ее халатике он сразу приметил свой подарок — золотую брошь, сделанную Фокой. Только теперь украшение стало еще прекраснее, засияв инкрустацией из красных яхонтов и изумрудов.