Светлана Гольшанская - Лесной царь [СИ]

Милка обходила его кругом, как дикий зверь, сверкая налитыми чернотой глазищами.

— Я ведь тоже про тебя слыхала. Зачем тебе сдалась сестрица моя малахольная? Не красива, не искусна, даже детей от неё не будет, уж я постаралась.

— Может, затем и сдалась, что жалко стало и помочь захотелось. Хорошая она, добрая, не чета тебе. А как под моей защитой жить начнёт, так расцветёт, глядишь, красотой редкой и потаённой, — отвечал Гед без страха. — А вот тебе житья не будет. Ради чего ты душу продала? Ради красоты? Мужа богатого? Любви народной? Так всё, что нажито злобой колдовской, против тебя обернётся.

— Я, может, и нехороша, только тот, кто себя при живом отце сиротой называет и родную кровь проклинает, хуже во сто крат. Взгляни на себя — голодранец, у недалёких чинуш вроде моего муженька побираешься, дознания и глупые наветы терпишь, в жёны замухрышку убогую берёшь, а ведь мог бы как сыр в масле кататься, богаче царей жить, в шелках и золоте ходить. И никто бы косо посмотреть в твою сторону не смел — все бы ноги тебе целовали, сын Белого палача.

Гед молчал. Растравила тварь душу, напомнила о том, о чём вспоминать не хотелось. Всплыло перед глазами ненавистное лицо и слова отца последние, в сердцах сказанные: «Сколько можно реветь и за мамкину юбку цепляться, как девчонка сопливая?! Научись уже быть мужчиной, иначе никто тебя не полюбит и уважать не станет!»

Матушкин прощальный взгляд и последняя просьба: «Не забывай меня, Гедушка, никогда не забывай!»

Он не забудет и не простит, пускай даже себя проклянёт заодно и в нищенстве прозябать будет. Это лучше, чем как Белый палач, предавать и жечь тех, с кем раньше плечом к плечу сражался.

— Забудь, для твоего же блага, — ответил он. — Не смотри во Мрак, иначе он посмотрит на тебя.

Гед вышел к поджидавшей в коридоре Зофье. Она заглядывала в глаза и кусала нервно губы, а он корил себя, что слишком многое ей открыл. Не стоило ни с кем делиться своими тайнами и болью, никто такой ноши заслуживал, особенно эта исстрадавшаяся душа.

Их отвели во флигель, ещё более мрачный и зловещий, к тому же заброшенный. Повсюду здесь наросла паутина, старая, сбившаяся толстыми липкими комьями в углах. Скрипом стенали прогнившие половицы. Ползла по стенам сырая плесень. Пыль вилась столбом в свете свечного пламени. Гед распахнул все окна, но выветрить затхлый запах мертвечины не смог.

Зашептал грозной тенью лес за окном:

«Беги, беда уж на пороге. Обидит людская злоба, и несвобода золочёной клетки будет куда горше моего Ирия».

— Было бы лучше в поле, — робко предложила Зофья.

— Тогда мы всё потеряем: службу, дом, друг друга. Нельзя больше прятаться и бояться. Я сражусь с лихом, а там будь что будет, — отвечал он тихо и обречённо.

Рядом с флигелем отыскалась крепкая палка. Гед чертил мелом на полу колдовские знаки, шептал тайные заговоры, раскладывал повсюду сушёные травы.

— Мы сразимся, — улыбнулась Зофья одними губами.

— Ложись-ка лучше спать, — он подтолкнул её к постели и поцеловал в лоб. — Как проснёшься, Мрак убоится дневного света. Всё пройдёт, и ты ничего не вспомнишь.

— Но я хочу… помнить!

— Не капризничай, — он задул свечи и закрыл её постель занавеской, будто непробиваемым пологом отгородил от ужасов тёмной ночи.

В полночь, беззвёздную и безлунную, заухали за окном совы. Послышались на улице шаги и шелест одежды. Гед знал, это Вестник Мрака поднимался на ветхий порог, скрипя досками. Распахнулась дверь, хоть и была заперта на засов. Пополз по полу стылый туман, шипели кишащие в нём змеи.

Гед сидел в центре очерченного мелом круга. Мелькали на зажмуренных веках силуэты демонов, не знакомых лесных тварей, что с пелёнок были ему друзьями, а полные злобы, желания сломить и разорвать.

Гед зажал в руках палку. Как от такой оравы отбиться?

Снова вспомнился отец, хотя за прежние годы ничто не вызывало признак прошлого. Когда-то он был славным воином, стольких демонов убил, стольких людей спас, что перечесть сил не хватит. А сын единственный малахольным родился. Оттого и оставили его за собой, когда после поражения колдунов отступать в Норикию нужно было.

Когда стало известно, что отец на сторону врага перешёл и новую веру принял, что его теперь Белым палачом зовут, самым могущественным человеком на свете, так и о наследнике его вспомнили. Только не было у малахольного силы, не чувствовали её подручные отца в голубых плащах. Ягиня от Вестников хранила, которые людьми оставались только внешне, а души давно Мрак пожрал, как душу отца.