Р Скотт Бэккер: Великая Ордалия

И буйство жизненной силы наполняло их вены.

В Ишуаль была дубрава, становившаяся священной на исходе лета. Когда листва бурела и полыхала багрянцем, дуниане готовились, но не как йомены к зиме, а как жрецы прежних лет, ожидавшие прихода еще более древних богов. Они рассаживались среди дубов согласно своему положению — пятки вместе, колени наружу, — ощущая бритыми головами малейшее дуновение ветра, и начинали изучать ветви с пристальностью, отнюдь не подобающей роду людскому. Они очищали свои души от всякой мысли, открывали сознание мириадам воздействий, и смотрели за тем, как облетает с дубов листва…

Каждый из них приносил с собой золотые монеты, остатки давно забытой казны — почти совсем утратившие надписи и изображения, но все еще хранящие призрачные тени давно усопших королей. Иногда листья облетали по собственной воле, и, покачиваясь, будто бумажные колыбели скользили в недвижном воздухе. Однако чаще от родного причала их освобождали прилетающие с гор порывы, и они порхали в воздухе как летучие мыши, вились как мухи, опускаясь вместе с порывом на землю. Тогда дуниане, взирая в пространство мертвым и рассеянным взглядом, подбрасывали свои монеты — и лучи солнца вспыхивали на них искрами. И тогда, обязательно, несколько листьев оказывалось на мостовой, придавленными к ней монетами, и края их обнимали тяжёлое золото.

Они называли этот обряд Узорочьем: он определял, кто среди них породит детей, продлевая будущее своего жуткого племени.

Анасуримбор Келлхус дышал, как дышал и Пройас, подбрасывая монетки другого вида.

Экзальт-генерал сидел перед ним, скрестив ноги, упершись в колени руками, выпущенными из-под складок боевой рубахи. Он казался сразу бодрым и ясным, как подобает полководцу, чья рать должна быть ещё проверена в бою, однако за невозмутимой внешностью дули ветра, ничуть не уступавшие тем, что сотрясали дубраву Узорочья. Кровь в жилах его дышала жаром, обостряла восприятие тревожной жизни. Легкие втягивали разрежённый воздух.

Кожа его источала ужас.

Келлхус, холодный и непроницаемый, созерцал его из глубины снисходительных и улыбающихся глаз. Он также сидел, скрестив ноги, руки его свободно опускались от плеч, открытые ладони лежали на бедрах. Их разделял Очаг Видения, языки пламени сплетались в сияющую косу. Невзирая на расслабленную позу, он чуть заметно склонился вперед, и подбородок его выражал что-то врое ожидания приятного развлечения…

Нерсей Пройас был для него пустой скорлупкой, столь же ёмкой, сколь длительно сердцебиение. Келлхус мог видеть его целиком и насквозь, вплоть до самых тёмных закоулков души. Он мог вызвать у Пройаса любое чувство, заставить его принести любую жертву…

Однако он неподвижно застыл, словно подобравший ноги паук. Немногое на свете так подвижно и изменчиво, как мысль, сочащаяся сквозь человеческую душу. Виляние, свист, рывки, болтовня, силуэты, прочерченные над внутренним забвением. Слишком многие переменные остаются неисследованными.

И как всегда он начал с шокирующего вопроса.

— Скажи, почему, по-твоему, Бог приходит к людям?

Пройас судорожно сглотнул. Паника на мгновение заморозила его глаза, его манеры. Повязка на правой руке его блеснула архипелагом багряных пятен.

— Я… я не понимаю.

Ожидаемый ответ. Требующие пояснений вопросы вскрывают душу.

Экзальт-генерал преобразился за недели, последовавшие после его приезда в резервную ставку Анасуримбора Келлхуса. Взгляд его наполнила лошадиная неуверенность. Страх ощущался в каждом его жесте. Тяжесть этих встреч, как понимал Келлхус, превосходила любое испытание, которое могла предложить сама Великая Ордалия. Исчезла благочестивая решимость, а с ней и дух чрезмерного сочувствия. Исчезал усталый поборник, вернейший из всех его Уверовавших королей.

Каждому из людей выпадает своя доля страданий, и те, кому достаётся больше, сгибаются под бременем несчастий, как под любым другим грузом. Но слова , а не раны лишили экзальт-генерала прежней прямоты и откровенности, — и возможностей, как противоположности жестокой реальности.

— Бог бесконечен, — промолвил Келлхус, делая паузу перед критической подстановкой. — Или Оно не таково?

Смятение скомкало ясный взор Пройаса.

— Э… конечно, конечно же…

Он начинает опасаться собственных утверждений.