Ольга Михайлова - Молот ведьм [СИ]

Не дело камердинера обсуждать господина. Луиджи и не обсуждал, однако его молчание не было одобрением. Нрав мессир Гвидо имел запальчивый и вел себя не шибко-то пристойно, благородным человеком был только по рождению, в церкви в последние годы не бывал даже на Рождество и Пасху, только и знал, что Бога гневить да творить непотребства, — и вот в последний день хватился!

Да только разве разгребёшь в смертный час то, что наворотил за годы? Мессир жил так, словно считал себя бессмертным, а теперь вон воет волком, и уже в который раз молит позвать Винченцо. Да только где же разыскать в огромном городе того, кому сам запретил переступать свой порог?

И переступит ли молодой мессир Винченцо через обиду?

Нельзя сказать, чтобы все забыли его сиятельство. Совсем нет. И её светлость герцогиня Поланти, и баронесса Леркари, и граф Массерано по два раза на день посылают осведомляться о его здравии. И маркиз ди Чиньоло, и господин Пинелло-Лючиани ежедневно заезжают, иногда три, а то и пять карет у ворот стоят, да только не велено никого на порог пускать — его сиятельство твердит лишь о племяннике.

Доната снова появилась в прихожей.

— Не слышно?

Луиджи покачал головой.

Экономка, обернувшись по сторонам, осторожно приблизилась.

— А ты молодого господина хорошо знаешь? — тихо спросила Доната. — Какой он? А то мессир Гвидо его иначе, чем негодяем, не называл. Точно ль так?

Было заметно, что экономка не очень-то доверяет суждениям своего господина: слишком большой скепсис проступал в тоне старухи.

Луиджи в ответ только пожал плечами. Племянника графа сам он видел лишь однажды, лет семь назад, и почти не запомнил. От него в доме остались какие-то толстые словари и рукописи на непонятных языках, до сих пор пылящиеся на верхних полках графской библиотеки. Говорили, молодой господин вроде книги древние разбирать обучен. Причины же распри мессира Гвидо с племянником Луиджи знал, тут уж, что и говорить, учудил старый мессир Гонтрано. Если бы не завещание деда…

Луиджи замер. Во дворе послышался стук копыт, ещё мгновение — и при новой вспышке молнии он разглядел в окне всадника. Да неужто приехал?

Камердинер кинулся к двери, торопливо отодвигая засовы, чуть замешкался с замком и распахнул дверь как раз в ту минуту, когда Винченцо Джустиниани оказался на пороге.

Он вошёл, стряхивая на мрамор пола мелкие градины с плеч и оправляя влажные волосы. Доната, засветив пригашенную лампу, осторожно отступила в тень.

Луиджи поспешно закрыл дверь, обернулся и теперь разглядел вошедшего: бледное суровое лицо, очень широкие плечи, насквозь промокший плащ, под ним совсем простая рабочая одежда — тёмные штаны и холщовая рубашка.

Винченцо тем временем скинул плащ, стряхнул его на пол, протянул его Луиджи и бесстрастно спросил:

— Что случилось? Зачем его сиятельство посылал за мной?

— Неделю назад у господина был удар, — взволнованно заговорил Молинари. — Доктор сказал, это конец. Вас просто долго разыскать не могли, и в Вермичино посылали, и в Трастевере искали. Каждый час он спрашивает вас, очень ждёт. Пойдёмте скорей, не ровен час…

Прибывший внимательно взглянул на Луиджи. На лице его не проступило ни удивления, ни испуга, он лишь на мгновение прикрыл глаза, потом молча кивнул и пошёл к лестнице. Дом он знал — здесь вырос.

Доната с лампой прошла следом, шепнув Молинари, что молодой господин — просто красавец. Взглянув сбоку, Луиджи заметил твёрдый, как на медали, профиль и жёсткие линии рта, чуть пожал плечами и подумал, что в сравнении с юными годами племянник мессира Гвидо сильно изменился: при случайной встрече он его просто не узнал бы.

Через минуту оба вошли в спальню, и первое, что бросилось им в глаза, были две зелёные точки на каминной доске. Экономка повернула фитиль керосиновой лампы, и в её тусклом свете стал различим большой, злобно ощерившийся чёрный кот с рысьими кисточками на ушах, издававший глухое шипение.

Доната осторожно обошла кровать, пугливо оглянувшись на кота, и поставила лампу за пологом: свет раздражал графа.

Больной, едва заметив приехавшего, захрипел, судорожным жестом полупарализованной руки потребовал от Донаты отодвинуть полог, потом впился воспалённым взглядом в племянника.

Тот подошёл к недужному и сел на постель.

— Винченцо, ты… — граф едва выговаривал слова, они вылетали из горла со свистом. Сорокадевятилетний, он выглядел сейчас почти на семьдесят. — Я виноват. Гнев ослепил меня, но я… — Умирающий умолк, тяжело сглотнув, потом продолжил. — Но она… Джованна. Она моя крестница, дочь Габриеля. Не оставь её. Женись на ней, будь ей опорой, она так молода, береги её, я не успел… — умирающий снова забил по постели рукой, на губах его выступила кровь, — дай мне слово…прости… не помни зла.