Юлия Пушкарева - Клинки и крылья [СИ]

— Да благословит Катхаган твой молот, Котр, сын Бадвагура, — сказала Кетха. Проклятая необходимость произносить это имя; хорошо, что сейчас не видно, как она покраснела. Бадвагура назвали в честь деда — распространённый обычай в Гха'а.

Голос в темноте звучал тоненько и как-то беззащитно. Оторвавшись от наковальни, старый Котр посмотрел на неё. Точнее, сначала куда-то вдаль — в сторону видневшихся отсюда чёрных точек пещер. В клане Кетхи их величали Приютом Нетопырей, а в клане Бадвагура — Ноздрями Скал (вариант родного клана, как часто бывало, нравился Кетхе больше).

Старый Котр, наконец нащупав её полуслепыми глазами, отёр пот со лба. Его пряди — курчавые, как у сына — насквозь промокли от долгой работы. Они были белыми, эти пряди, будто жирное козье молоко, которое мать Кетхи ставит на стол к ужину.

Кетха не видела старика очень давно — безумно, непозволительно давно, если учесть, что провела в доме Котра почти всё детство. Это произошло не по её вине, но сейчас ей стало стыдно… И ещё она поняла, что скучала не только по единственному обитателю вот этого дома, который одной из стен привалился к кузнице.

— И тебе добра в каждом деле, Кетха, дочь Кольдара, — тускло откликнулся Котр. Кетхе показалось, что он не сразу вспомнил её имя. Ничего удивительного: в последние луны старик был так медлителен и погружён в себя… Большая, тёмная тягота томила его изнутри — в чём-то та же, что саму Кетху.

— Отчего ты так поздно работаешь? — нерешительно спросила Кетха. Старик выглядел одиноким и потерянным, ей хотелось обнять его. А ещё, конечно же, щипало женское любопытство: Котр успел встать так, чтобы закрыть от неё наковальню и то, что лежало на ней, почти готовое.

— Отчего ты так рано не в родительском доме? — в тон ей прогудел Котр. В лукавом прищуре его глаз — карих и тёплых, как у Бадвагура — Кетха узнала родное, одному резчику свойственное выражение. — Девушкам не полагается бродить по городу в темноте.

— А кузнецам — будить соседей шумом.

Котр не ответил. Словно позабыв о присутствии Кетхи, он повернулся к наковальне и вытянул с неё что-то длинное — необычайно длинное и громоздкое, учитывая его рост, невеликий даже по меркам агхов. По-молодецки крякнув, замахнулся (Кетха отшатнулась) и погрузил выкованное, всё ещё обжигающее оружие в бадейку с водой, поджидавшую тут же. Раздалось сытое шипение, и над водой поплыли клубы пара. Кетха робко подступила поближе.

— Это меч, шохн Котр?… Ты не успел выполнить заказ для кого-то из воинов? — Котр всё молчал, поэтому она осмелилась предположить другое: — Или, может, людские рыцари снова стали присылать заказы на оружие?…

А скорее всего, это меч для брата Бадвагура… Он давно служил в страже Гха'а и готовился, если верить слухам, пойти наёмником на поверхность, на людскую войну. Но только — тут Кетха совсем встала в ступор — меч всё-таки просто гигантский для него.

И, кроме того, почему Котр куёт его по ночам — так, словно это секрет?

Неужели?…

Котр распрямился и гордо поднял клинок над головой. Сталь резанула Кетху по глазам, будто грозовая молния. С восторженным ужасом она смотрела, как тонко и прочно лезвие лежит у кузнеца в руках, как стремительно оно сужается к концу, как упруго круглится позолоченное навершие… Котр тщательно выдавил ямку на рукояти, но пока она пустовала — дожидалась своего камня. Почему-то Кетха не сомневалась, что он будет красным: рубин или гранат, похожий на кровь.

— Это меч для меня, о девушка, — медленно проговорил Котр — дряхлый старик, который теперь выглядел совсем не по-старчески. — Длинный меч, как ковали раньше… Для меня или моего младшего сына, когда он вернётся. А ещё — для любого, кто захочет отстоять правду.

— Правду? — пробормотала Кетха. Она начинала понимать, но не верила своему счастью. — Так на самом деле ты не веришь в предательство Бадвагура? Не веришь в его преступление?…

— Я его отец, — с достоинством вождя сказал Котр, опуская меч. — Как я могу не верить в него? Как могу не желать его спасти? И как могу, — тут карие глаза из тёплых стали ледяными — в Бадвагуре она никогда не видела такой ненависти, — смириться с тем, что творит твой брат и его сторонники?… Нет, Кетха, — Котр опять ссутулился, без всякого желания возвращаясь к обычному облику. Запоздалая искра, взметнувшись от наковальни, высветила двери кузницы у него за спиной. — Нет больше моих сил выносить позор, которому отдался наш народ. Страх волочет нас за собой, как козлят на убой.