Томас Барнс - Ночной охотник

«Я здесь…» – отчетливо слышал ее голос Медноволосый Хорр, и каждый раз эти едва уловимые звуки отзывались мучительной болью в сердце иннейца.

– Ратта, я уже здесь, – крикнул он во все горло. – Ты слышишь меня? Я пришел к тебе! Я здесь!

Эхо подхватило его слова, и все окрестные рощи отозвались:

– Здесь… здесь… здесь…

Медноволосый Хорр ринулся в сторону глухой части парка. Иннеец не заметил, что черноволосый мужчина с бородавкой на щеке все это время не спускал с него пристальный взгляд.

Глаза незнакомца сверлили резную костяную ручку кинжала, торчавшего из кожаного футляра, что висел на бедре Хорра.

Место для ночлега иннеец смог найти с трудом и спал очень плохо. Всю ночь он ворочался на куче слегка подсохших водорослей, в душной комнате, расположенной в полуподвальном помещении старого заброшенного кирпичного здания, не понимая, спит он или не спит.

Перед его внутренним взором то и дело возникало лицо Зеленоглазой Ратты. Однако, как ни странно, ее образ сопровождался запахами гниющих водорослей, не только лежавших у него под головой, но сплошь усеивавших береговую полосу у порта.

Аромат Внутреннего моря не отпускал его ни на мгновение.

Море в Ниане чувствовалось везде. Морские запахи пронизывали воздух, как солнечные лучи, они настигали в самых укромных уголках порывами соленого ветра и постоянно лезли в ноздри смрадными миазмами разлагающейся рыбной требухи и водорослей.

Проснувшись чуть свет, он перекусил оставшейся плиткой пеммикана и отправился в путь. Он перемещался по городу, словно повинуясь дуновению ветра и, не чувствуя усталости, ходил до вечера.

Закалка лесного жителя помогала ему. Только тогда, когда солнце начало клониться к туманному горизонту Внутреннего моря, иннеец ощутил, что изрядно утомился. Чувство голода все сильней давало о себе знать, и он решил подкрепиться.

Медноволосый Хорр свернул на узкую улочку и направился в северный квартал. Еще со вчерашнего вечера он знал, что там, в старом бетонном помещении бывшего склада, находилась таверна.

По пути он миновал несколько плохо освещенных площадей, все еще запруженных народом. Там располагались торговые ряды, где можно было выгодно купить или продать нужную вещь, и горожане, возвращаясь вечером домой, все еще заворачивали на рынки.

Чтобы попасть в северную часть города, Медноволосому Хорру нужно было миновать несколько древних площадей, образовавшихся среди остатков древних небоскребов. Путь его пролегал по старым запутанным улицам, шедшим по склону холма, на вершине которого виднелась старинная башня, самая высокая в Ниане. Там был дворец и тот самый парк, где он вчера вечером обнаружил парня со вскрытой грудью.

Почему какому-то мерзавцу нравилось убивать по ночам безоружных парней? Этого Медноволосый Хорр не мог понять. Если бы это была лесная схватка, если бы у каждого было оружие и каждый противник мог сам постоять за себя, то все было бы понятно. Но накануне иннеец четко видел, что молодой паренек был совершенно безоружен.

Нет, угрюмо размышлял Хорр, без Нечистого тут не обошлось. Зачем убийца еще, вдобавок, и вскрывал мертвым парнишкам ребра? Зачем он вытаскивал у них сердца? И не связано ли это с теми двумя бедолагами-сёрчерами, что погибли в дебрях Тайга той же ужасной смертью?

В окружающем его мире всегда было разлито зло. Смерть ходила за каждым нууку по пятам и сопровождала всю жизнь. Хотя в мире после Смерти болели мало, любой дождевой охотник мог умереть в детстве от непонятной хвори, если на его лицо падало не влажное благотворное дыхание Духа Проливного Дождя, а едкая слюна дурного духа. В юности каждого из племени нууку мог разорвать на охоте хитрый разъяренный грокон, его скальп мог оказаться в руках врага.

Наконец, и сам Нечистый охотился за дождевыми охотниками. Он мог утащить кого угодно из нууку в бездонную тьму, в бескрайние топи болот, как это произошло в ту злосчастную ночь с самыми красивыми иннейскими девушками у небольшой реки на окраине Пайлуда.

В ту ночь пропала и Зеленоглазая Ратта. Но Хорр был убежден, что она все еще жива…

В грязной таверне, устроенной в прокопченном, потрескавшемся здании, он постарался устроиться в самом темном углу, чтобы не привлекать к себе лишний раз любопытные взгляды. Здесь царили бестолковый шум и суета, раздавалось нестройное пение, и вовсю клокотали пьяные бессвязные разговоры.

Грубые скамейки, похоже, уже до основания были пропитаны винным духом и зловонием потных, немытых тел. Длинные потемневшие столы были сплошь испещрены вмятинами и царапинами.