Елизавета Визир - Рожденная в пепле [СИ]

– И? – поторопила я.

Ну неужели нужно вытаскивать из нее каждое слово? Боже, лучше бы я сама позвонила Игнатьеву. Кто же знал, что меня не пустят даже на порог? Что же там такого произошло?

– Он сказал, что Олег Юрьевич не сможет встретиться с тобой сегодня.

– Ничего тебе нельзя доверить, – сорвала я злость на девушке. – Неужели так сложно сделать элементарное?!

– Но, Лиля, я же не могу требовать от него изменить расписание ради тебя и твоих глупых прихотей! – капризно протянула блондинка.

Я раздраженно глянула на экран мобильного, не веря, что слышу это. Глупых прихотей… Да здесь контракт на пару миллионов долларов сорвался, а она…

– Боже, спаси от идиотов, – я скинула вызов и еще раз оценивающе глянула на охранника.

Мужчина все так же безразлично посматривал по сторонам и лишь изредка бросал взгляды на меня. В его глазах я увидела чисто мужской интерес. Хорошо замаскированный, скрытый за напускной сдержанностью и серьезностью. Я поправила вырез платья, провела руками по бедрам, расправляя несуществующие складочки, и раскованной походкой от бедра двинулась к Геннадию, как гласил бейдж, прикрепленный к его форме.

– Ну, Геннадий, ну миленький, ну пожалуйста, вопрос жизни и смерти! – в ход пошла женская хитрость.

Мужчина кинул взгляд в вырез моего платья, его кадык дернулся, и он уже не так уверенно, как в прошлый раз, прогудел:

– Не положено.

– Гена… я же могу вас так называть? – умоляюще глянула в глаза верзиле, жалобно протянув: – Гена, меня уволят. И я умру от голода вместе с моими тремя детьми. Пожалейте моих детей, Геннадий, и мою свекровь. Она старая больная женщина. Причем старая она только последние лет десять, а больная на голову всю жизнь. Пожалейте юродивую. Женщина страдает, а вместе с ней я и мои дети… и собака.

Геннадий опешил. Еще бы, не каждый день на тебя напирает блондинка весом сорок пять килограммов, дунь – и унесет.

– Но…

Я не дала ему договорить и вновь занудно с легким одесским акцентом затянула свою речь:

– Геннадий, ну не разочаровывайте меня и женскую половину нашей вселенной в моем лице. Неужели такая маленькая – еще раз маленькая – Лиля может нанести какой-то вред всем этим бюрократам? Вы ошибаетесь, Геннадий, так же, как я ошиблась когда-то с выбором свекрови. Маленькая Лиля не может нанести вреда даже мухе. Так что давайте мы с вами договоримся! – уверенно закончила я, напирая на мужчину своими верхними девяносто.

Жила я какое-то время в Одессе, будучи еще подростком. Прошло уже без малого десять лет, а вот на тебе – проскальзывает иногда этот жаргон. Все-таки можно уехать из Одессы, но Одесса не уедет из тебя никогда. Я всегда с умилением вспоминала те деньки, наполненные солнцем, морем и еврейскими бабушками. Вот и сейчас увлеклась так, что пропустила первую часть речи Геннадия.

– …да.

Что он говорил до этого, я не слышала, но восприняла это как согласие. Счастливо улыбнулась охраннику, покрепче сжала в руке телефон и решительно шагнула вперед.

– Спасибо, я и мои пятеро детей, две собаки, больная свекровь этого вам не забудут!

Охранник опешил от такой наглости, а потому не успел меня остановить. А неслась я на всех парах, сшибая по пути цветы в вазах, в виде людей. Лифт был бы слишком долгим вариантом, поэтому я, сжимая в одной руке сумку, а другой набирая номер шефа, понеслась по лестнице со скоростью спринтера.

– Ильдар Владимирович, здравст…

Договорить я не успела – не заметив предупреждения, поскользнулась на мокром полу и полетела с лестницы. Удар был резким и болезненным, рука неестественно вывернулась, вспышки оглушающей боли пронзили сразу несколько частей тела.

И так обидно стало. Меня контракт ждет не подписанный, и Игнатьев. А еще мусор возле входа, воюющая со мной Лариса Ивановна, которая явно будет скучать по пакостям больше, чем по мне. И пятеро детей, две собаки, кот и больная свекровь. Пусть и выдуманные, но за них почему-то обиднее всего. И Геннадия подставила… А еще мама, моя бедная мамочка…

Сознание уходило медленно. Боль ощущалась уже не так остро. Одно за другим мои чувства начали медленно слабеть… Слух, осязание, зрение. Оставляя мне лишь смесь сильного страха и беспомощности … Мир померк.

Я плавала в непонятном черном тумане. Сколько я уже здесь? Час? Два? А может быть, несколько недель или даже год? Я не могла ответить на этот вопрос. Время тянулось бесконечно долго, все глубже втягивая меня в омут воспоминаний о прожитой жизни. Времени подумать было более чем достаточно. Я о многом сожалела. Стоило больше внимания уделять себе, маме, окружающей красоте мира. Как жаль, что мы, вечно спешащие люди, не замечаем того, что упустили… Картинки мелькали одна за другой.