Кирилл Берендеев - Поход Мертвеца

Нет. На дороге наемник обнаружил еще несколько человечьих и собачьих останков, верно, караванщики пробивались с боем, каким-то чудом или недюжинной силой коней и собственной решимостью, сумев отбиться от большой стаи, довольствовавшейся малым сбором с проехавших.

Его передернуло, наемник подождал возок и еще долго ехал возле Байи, переговариваясь с мальчиком, уверяя того, что теперь уже путь точно свободен и страшные черные псы остались лишь сумеречным кошмаром, с которым ныне покончено раз и навсегда. Они все продолжали ехать, даже когда сын задремал в возке, а наемник попросил женщину остановить возок, чтоб самой передохнуть да и дать роздых лошади. Ей немного надо, лошадиный сон длится всего два часа.

– Мне тоже больше и не надо, – отвечала Байя, стараясь отъехать от гиблого места как можно дальше. – Не представляю, что сделалось с собаками, но видеть подобное даже в кошмарных снах не хочу. Остановлюсь, когда почувствую, что дорога спокойна. Только тогда и встанем.

Мертвец пытался поговорить с Поведом, но проповедник решительно поддержал жену.

– Скаженное это место, наемник, будто не видишь. Чем дальше уедем, тем лучше. Тут ни ведовство, ни молитвы не помогут, только на меч и можем положиться, а ты сам видел, подобные схватки я не тяну. Все только на тебе.

– За тем и наняли.

– Впервые в жизни я так испугался, наемник. И жена моя. Тебе не понять, ты будто и не знаешь страха и сам рвешься к нему, ты будто свое новое имя взял, чтоб на себя накликать…

– Повед, не говори ничего в лесу, – тут же напомнила жена.

– Я помню, Байя, помню. Потому на тебя одна надежда у нас, а мы будто груз на твоих плечах. Вот этого я и стыжусь и боюсь оказаться тебе не в помощь, а в тягость. Нам главное, чтоб Сиромах добрался невредимый, мы-то ладно, мы смирились со знаками, со знанием, за него что угодно примем, а вот вдруг не добраться, не сладить с опасностью в дороге, а пуще помешать тебе с ней справиться – я этого себе даже мертвому не прощу.

Он говорил решительно, бессвязно и с каким-то отчаянием, враз охватившим немолодого мужчину. Проповедник съежился, отъехав от возка, и некоторое время продолжал путь в одиночестве, пока наконец лошадь, разом остановившись, не перестала тащить на себе возок, только таким образом сумев привести в чувство обоих родителей.

Байя долго ходила вкруг возка, посыпая жженый волос и молясь, наконец, положила бумажную фигурку возле двери, сделала еще несколько приготовлений подобного рода, создавая незримую защиту сына, и только тогда, так и не успокоившись, отправилась спать.

Семья спала беспокойно, понятно, отчего. Проснулись тяжело, так и не придя в себя после ночи, но собирались быстро, запрягли, перекусили, все наспех. Байя снова видела дурной сон, только подтвердивший ее прежние сны и догадки прошлого дня. А потому велела сыну и вовсе не показываться пару дней из возка. Слова «дурной сон, дурной сон» эхом раскатывались в разговоре, что с ним, что с супругом. С последним даже больше – ему снилось нечто похожее, чуть другой вид, оттенки, когда наемник забивал разбитое волкодавами оконце, чета отошла к голове лошади и долго о чем-то совещалась, до слуха долетали только обрывки – «выбор», «дурная тропа», «прежние знаки», «опять ему мучиться» и тому подобное. Словно готовились к неизбежному.

Впрочем, сам Сиромах чувствовал себя спокойно, хоть тоже спал рывками, часто просыпаясь, как он сказал наемнику, из-за собачьих мыслей. Но вчерашняя защита матери его укрепила духом, волновался он теперь только за ближайшую дорогу.

– Мама сказала, во сне препятствия и испытания видела. Дурные знаки. А она ведь, ты знаешь, ведунья, просто так ничего не увидит. Нам надо готовиться, мне тоже. Ведь может накатить опять, и тогда…. Лес знает, что будет, он такой.

– Не наговаривай, проскочим, – отвечал Мертвец, недовольно хмурясь.

– Не наговариваю, я маму знаю, да и вот они с папой шепчутся, так всегда бывает, когда потом на меня… не буду, а то лес…

– Слушай, а сам как думаешь, отчего это с тобой происходит?

– Папа думает, меня проклял кто-то, кто не хочет, чтоб я следовал своим знакам. А как последовал, проклятье стало сбываться, чтоб не дать мне идти правильно и видеть их, а я сопротивляюсь. Только кто это – папа не может сказать, и мама. Может, близкий, может… мама говорит, может, из того времени, когда я еще грудным был.

– Сам-то как после вчерашнего?

– Да вчера ничего, ты ж спас. Но вот мама видела сон…