Лена Летняя - Академия Легиона

Мор потер рукой лоб, а потом выпрямился и вытянулся так, словно встал в строй или встретил командира.

- С вами сложно спорить, господин Сорроу, - признал он, с грустной улыбкой. - Вы можете на меня рассчитывать. Но через два с половиной года, не раньше.

Сорроу удовлетворенно кивнул и посторонился, давая понять, что больше он Мора не задерживает.

- Спасибо, Дилан. Я попрошу Раста Фарлага найти на должность ректора вашей Академии кого-то достаточно лояльного, чтобы вам с Хильдой эти два с половиной года никто не мешал.

Мор уже шагнул к выходу и почти коснулся ручки двери, когда Сорроу вдруг поинтересовался:

- Скажи, почему ты так верил в Бон все это время? В то, что она не причастна к заговору? Неужели только потому, что она была твоим командиром когда-то?

Мор замер, так и не открыв дверь, и снова повернулся к Сорроу.

- Хильда не единственная заподозрила, что я могу быть големом, - объяснил он. - Внутреннее расследование на этот счет длилось целый месяц. Мари тогда уже была следователем и вызвалась вести мое дело.

Мор замолчал, лицо его едва заметно исказилось, когда на него нахлынули неприятные воспоминания, но он довольно быстро взял себя в руки.

- Она была моим командиром. Моим другом. Моей любовницей, в конце концов. Одно время мне даже казалось, что мы по-настоящему влюблены. Мы спасали друг другу жизнь и были довольно близки. Но самые жесткие, если не сказать жестокие, допросы, через которые мне пришлось пройти тогда, проводила она. Ей было важно понять, действительно ли из Пустоши вернулся я. И ради этого она смогла на время забыть все, что нас связывало когда-то. Такие люди не предают. По крайней мере, не предают Легион.

- Почему ты сразу все это нам не сказал?

- Не люблю об этом вспоминать, - признался Мор. - Она, конечно, защищала Легион, выполняла свой долг. Но меня она тогда в каком-то смысле предала.

С этими словами он все же вышел из бокса. Сорроу больше не стал его останавливать.

В Академию Мор возвращался с тяжелым сердцем и тревожными мыслями. Вопрос Сорроу всколыхнул неприятные воспоминания, которые он теперь никак не мог прогнать, а отвлечься удавалось только на мысли о будущем назначении, которое пугало его до холодеющих рук. Умом Мор понимал, что все эти переживания сейчас ничего не стоят: одно событие случилось в далеком прошлом, другое еще лишь только могло произойти в будущем.

А могло не произойти.

В настоящем же, напротив, все было хорошо: он почти оправился после стазиса, угроза, нависавшая над ними последние недели, устранена, виновные наказаны, невиновные свободны. Его ждет хорошо знакомая работа, которую он успел полюбить, и девушка, рядом с которой жизнь обретала смысл, а мир наполнялся яркими красками.

Волноваться сейчас о том, что с ними будет через два с половиной года, было определенно преждевременно. А вероятнее всего и вовсе глупо. Он наблюдал за Хильдой полгода в Орте и чуть больше года в Академии и знал, что она не отличается постоянством. Она многим нравилась, а ей нравилось кружить голову молодым людям. Мор никогда не замечал, чтобы она кем-то увлекалась всерьез. Поэтому он с самого начала предполагал, что в лучшем случае станет для нее эпизодом. Таким же незначительным, как и остальные. Ему казалось, что она слишком молода и просто не готова к каким-то серьезным чувствам. Да и стремилась она все это время к другому.

Потом ему стало казаться, что все может быть иначе. Она пришла к нему утром и принялась готовить завтрак. Она решилась закрутить с ним роман, невзирая на угрозу для будущей карьеры. Она осталась у него даже в тот вечер, когда они оба поняли: ректор или уже знает о них, или вот-вот узнает. Пока он лежал в лазарете Орты, перебирая в голове эти воспоминания, Мор против собственной воли начал задумываться о возможности будущего, в котором Хильда будет рядом с ним. Каждый день.

Потому что тогда в ресторане он солгал ей только в одном. Он прекрасно умел любить. И всю свою сознательную жизнь жаждал любви. Он мечтал о ней еще ребенком, засыпая в общей спальне в приюте. О матери, которая целовала бы его перед сном, укрывала бы одеялом и желала бы добрых снов. Об отце, который защищал бы его и учил бы чему-нибудь. Поначалу он лелеял эти мечты, а потом начал их стесняться. Даже перед самим собой. Делал вид, что ничего такого не хочет и не ждет.

А когда вырос, действительно перестал ждать. То, чего маленький Дилан так страстно желал, спряталось где-то в глубине сердца, притаилось до поры до времени. Он поступил в Академию, стал боевиком, участвовал в операциях, хоронил друзей, учился прятать чувства за ширмой безразличия и невозмутимости, относиться к жизни легче, ценить момент и не думать ни о чем, но время от времени маленький мальчик, мечтавший о любви и семье, все же выбирался наружу. Только теперь он искал женщину, которая смотрела бы на него так, словно он главное в ее жизни. Он видел такие взгляды, обращенные к другим мужчинам, и отчаянно завидовал, как в детстве завидовал детям, которых забирали из приюта.