Альетт Бодар: Луна над «Красными деревьями»

Но ничего не происходит, в комнате только безжалостный свет. Рука Клариссы с какой-то нездешней грацией и плавностью проскальзывает между деревянными полками.

Она достает из кармана ночной рубашки рисовую бумагу с узорчатой, текучей каллиграфией. Кларисса знает, что это не работа мастера, а просто запись… какого-то человека, который был к ней когда-то добр, но его имя и лицо ускользают от неё, как бы она ни силилась припомнить.

Раулю что одни листы бумаги, что другие покажутся одинаковыми. Быстро, почти бездумно, она меняет свитки: кладет те, что взяла, в карман, бережно завернув в ткань. Как раз в этот момент дверь кабинета открывается.

− Кларисса?

Медленно, осторожно − «дыши, дыши, не паникуй» − она закрывает шкаф и поворачивается к Раулю.

Как и она, он в одежде для сна − шелковой, расшитой драконами с пятью когтями: последний писк индокитайской моды. Его кожа цвета блеклого пиона сияет в лунном свете. Он переводит взгляд на открытый шкаф, опять на Клариссу и, прищурившись, начинает что-то подозревать.

− Странное время любоваться моими безделушками, − говорит он.

В Клариссе бурлит магия, нашептывая слова французских классиков: поэтов, писателей и политиков, слова, которыми она в самом начале привлекла внимание Рауля, − все одинаково бесполезные. Ситуация не имеет благоприятного разрешения, и одной общностью взглядов не обойтись.

Она пускает в ход самое близкое к правде объяснение.

− Мне всегда было интересно, пойдут ли мне нефритовые браслеты.

Ее голос немного срывается. Она вспоминает мамину литанию о потерях − всех драгоценных вещицах, которые пришлось продать, когда семейное состояние уменьшилось; об утрате значимости местных учений с появлением французов; отчаянных, обреченных попытках конкурировать с государственными монополиями; о смерти отца, озлобленного, преждевременно состарившегося человека. Обычно магия притупляла всё это, делала достоверным рассказ Клариссы о том, как она воспитывалась в поклонении французской культуре, но магия ослабела, ее эффективность почти пропала.

− Когда я росла, у нас не было ничего такого красивого.

Подозрительность не сходит с лица Рауля, но слегка уменьшается.

− Могла бы просто попросить.

− Ты открываешь кабинет только для важных гостей. − Чтобы подпустить в тон горечи и притворяться не нужно.

Рауль подходит к ней, обнимает за плечи. Смотрит на содержимое шкафа, его взгляд мягче, чем мгновение назад, и устремлен в бесконечную даль, словно он уже видит берега метрополии.

− Ты можешь поехать со мной, − говорит он наконец.

− В Брест? − Кларисса подавляет предательский трепет сердца. − Раньше ты никогда не предлагал.

− Нет. Я был не уверен.

Он тянется в шкаф и дотрагивается до браслета. Прекрасная вещица − снег на мхе, испещренный бледно-зелеными пятнышками, как мастерская акварель.

− У тебя есть жена.

Улыбка Рауля становится горькой. Он крутит в руках браслет.

− Дома? Кларисса, она умерла три месяца назад. Я вчера узнал. − Он опять улыбается, но выражение его светлых глаз не меняется. − Похоже, дома меня мало что ждет.

«Останься», − хочет она сказать. Останься со мной, и пусть всё будет как всегда − мы будем счастливы. Но магия внутри неё иссушает слова, прежде чем они срываются с губ, и любовь к Раулю кажется… старой, поблекшей, словно золотые воспоминания детства, которые более недоступны.

Она вспоминает, как они скакали бок о бок по красной пыли джунглей, как он с детской радостью показывал на лианы виноградовника с гроздьями зеленых ягод; долгие разговоры о семьях и ограничениях, которые накладывали ожидания их близких. Помнила теплое, радостное ощущение его присутствия, но всё это было как будто не с ней.

Рауль надевает ей браслеты − она чувствует их ледяное прикосновение, они постепенно теплеют на руках. Его агенты, которые прочесывают деревни, тратя деньги, что приносят плантации, оказались более умелыми, чем обычно: этот нефрит не стыдно носить дочери чиновника первого ранга, возможно, даже жене императора.

− Едем со мной, − шепчет Рауль.

Его руки блуждают по ее плечам, груди, бедрам − и снова в ней поднимается тот же трепет, то видение будущего, где она едет во Францию, выбирается из вечной благородной нищеты; где для других французов всегда будет выскочкой-аннамиткой. Но разве это имеет значение, если у неё будет любовь Рауля и жизнь среди роскоши, которую он заберет с собой?