Урсула Ле Гуин - Миры Урсулы ле Гуин. Том 7

Пространство между мной и солнцем
прозрачного безветрия полно.
Вон пролетел канюк,
проплыл в небесной выси
в Доме Безветрия.
Застыла неподвижно ящерица
на скале отвесной.
А крыши в этом Доме нет —
прозрачность воздуха
над головою.

Никто никогда не строил
столь прекрасного дома,
как эта большая хейимас,
глубоко уходящая в землю
и с высокой-высокой крышей.

Что ты схватил
своими цепкими когтями?
Что ты ломаешь
крючковатым клювом?
Ну, что ты смотришь
золотистым глазом?
Своих детей ты кормишь
детьми моими.
Эй, ястреб, что ты там схватил?
Летаешь с криком громким
над полями.
Всегда печален крик твой
над холмами.
Кого убил ты, ястреб?
Кто твоя жертва?

Я знаю, где она ступала
своими лапками,
пропахшими кедровым маслом,
по росистым травам.
Я знаю, где она лежала —
трава примята
и влажная земля согрелась
под мягким круглым ее брюшком,
под лапками поджатыми.
Я представляю: ее ушки
настороженно встали над травой
там, где она лежала,
подобные коричневым листочкам.
Но я совсем не знаю,
что за мысли роились
в маленькой ее головке,
когда она смотрела на меня.

О, старая скала, сохрани, прошу, мою душу.
Когда меня здесь не будет,
обернись за меня к восходу.
Медленно согрейся на солнце.
Когда меня в живых не будет,
обернись за меня к восходу.
Медленно согрейся на солнце.
Вот моя рука на твоей щеке — теплая;
вот мое дыханье на твоей щеке — теплое;
вот мое сердце бьется в тебе — теплое;
вот моя душа живет в тебе — теплая.
И ты еще долго стоять здесь будешь,
повернувшись лицом к восходу,
тепло в себе сохраняя.
Когда ж упадешь ты на землю,
когда расколешься ты на части,
когда земля вокруг иной станет,
когда твоя душа скалы погибнет,
мы с тобою вместе станем светиться,
вместе станем теплом и светом.

Когда бы ни пришла я в это место,
я замечаю:
кто-то побывал здесь,
опередил меня,
бродил здесь до меня по травам.

Следы его тонки и непонятны,
и разобрать их трудно,
но они приводят прямо к Стержню.
И дятел на дубу стучит пять раз,
потом еще четыре.

Но кто же все-таки сюда приходит
опережая солнце, и меня,
и даже дятла?
Чьи то следы на травах?

Копытца их узки, разделены надвое.
Стройны их ножки.
И они ступают грациозно,
танцуя свой священный танец.

Самец большой совы ушастой
гудит, точно в пустой кувшин, —
поет свою простую хейю
он в сумерках перед рассветом,
законы ваквы точно соблюдая:
УГУ, угу-гу, У-гу-гу.

Лягушка-крошка, за которой
хищник этот ведет охоту,
притаилась в тени на дне ручья
и тоже распевает свою хейю,
не зная страха и довольная собой:
Каа-ригк, каа-ригк, каа-ригк.

Прямо за холмом
рядом с хейимас,
рядом с хейимас,
прямо за холмом, что рядом с хейимас
Синшана,
Синшана,
прямо за холмом
вдруг забил источник.

Кто это там танцует?
Кто это там танцует?
Это они танцуют,
это они танцуют,
ведь там, рядом с хейимас,
всегда и бывают Танцы.

Топают, танцуют,
топают, танцуют.
Острыми копытами
воду высекают
из-под камней и глины.
Тонкими ногами
воду заставляют
вылетать фонтаном.
Прыгают, танцуют,
топают, танцуют,
бьет вода фонтаном,
в родник превращаясь,
размягчая землю,
затопляя травы,
и с журчаньем громким
весело струится
средь лугов зеленых.
Солнце в ней играет.
И стремится дальше
вниз, все вниз по склону
тот ручей широкий,
что из-под копыта,
из земли пробился
родничком веселым.
Там они танцуют, землю пробивая.
Там они танцуют, воду выпуская.
Там они танцуют, топая копытцем.
Но танцуют втайне —
тайна та священна,
тайна та опасна
в Седьмом Доме Пумы,
сразу за холмами,
на стороне дикой,
от хейимас близко,
рядышком с Синшаном.