Клиффорд Саймак - Вы сотворили нас! [=Исчадия разума]

Однако мне пришлось признаться себе, что в этих рассуждениях присутствует и слабое место. Там, на других холмах, нет ни Ли, ни Лонгстрита. Они отвоевали свое больше века назад, и впредь им никогда не сражаться. А эта пародия на бой, разыгрываемая у меня на глазах, отнюдь не повторяла подлинной геттисбергской битвы, а всего лишь отражала традиционное представление о ней, выглядела именно такой, какой предстала она мысленному взору позднейших поколений.

Рядом со мной, вспахав дерн, впился в землю осколок. Я потянулся было к нему, но, не успев прикоснуться, отдернул руку — металл источал жар. Я был уверен, что попади он в меня — и я был бы убит столь же легко и надежно, как в настоящем сражении.

Справа от меня виднелась рощица — та самая, которой в момент наивысшего успеха достигла атака конфедератов, достигла — и откатилась по склону назад; позади — и тоже чуть правее — высились невидимые сейчас в дыму массивные и безобразные кладбищенские ворота. Несомненно, местность выглядела сейчас точно так же, как и в тот, более чем столетней давности день, а это воспроизведение баталии будет развиваться в полном соответствии с хронологией событий, какой сохранилась она в человеческой памяти — включая передвижения отдельных воинских частей и более мелких подразделений, хотя, разумеется, со временем многие детали стерлись из памяти, и последующие поколения уже не знали о них — или предпочли точному знанию пометы на полях; но так или иначе, а здесь Гражданская война будет в точности такой, какой представляется людям во время застольной беседы: во многих отношениях их знания или предположения могут, конечно, оказаться справедливыми, однако никому не под силу представить себе, как это выглядело в действительности, не пережив баталии лично и не испытав ее превратностей на собственном опыте.

Разверзшийся вокруг кромешный ад и не думал прекращаться — грохот и рев, пыль и дым, скрежет и пламя. Я все так же прижимался к земле, которая, казалось, продолжала колебаться подо мной. Я уже не был в состоянии воспринимать звуков, и временами мне начинало казаться, что я оглох навсегда, что такого понятия, как «слух», вообще никогда не существовало и я его попросту выдумал.

Со всех сторон одетые в голубые мундиры [26] Голубые мундиры — форма федералистов; южане носили серые. солдаты тоже вжимались в землю, прячась за камнями, нагромождениями жердей, вытащенных из каких-то изгородей, втискиваясь в наспех вырытые мелкие окопчики; они инстинктивно старались спрятать головы, но руки сжимали ружья, направленные в сторону холма, откуда палили пушки конфедератов. Они ждали, когда кончится канонада, и там, на склоне, поднимется длинная цепь марширующей, как на параде, пехоты, пересечет лощину и примется взбираться по склону Кладбищенской возвышенности.

Сколько времени это уже продолжается? Я поднес руку к лицу: часы показывали половину двенадцатого, и это, конечно, было неверно — ведь канонада началась в час, может быть, в несколько минут второго. Впервые с тех пор, как оказался в этом дурацком времени, я взглянул на часы, однако у меня не было возможности сопоставить местное время с нормальным земным — если, конечно, в этом месте такое понятие, как время, существует вообще.

Я решил, что с момента начала канонады прошло, вероятно, не больше пятнадцати-двадцати минут — хотя по ощущению казалось, будто минуло куда больше, и это было вполне естественно. Во всяком случае, я был уверен, что ждать прекращения огня предстоит еще долго. Поэтому я еще плотнее вжался в землю, чтобы представлять собой возможно меньшую мишень. Придя к выводу, что остается только ждать, я принялся размышлять над тем, что делать, когда прекратится канонада и цепь конфедератов начнет взбираться на этот последний склон, когда заплещут на ветру алые боевые знамена, а солнце вспыхнет на саблях и штыках. Что предпринять, если один из них вознамерится пырнуть меня штыком?

Бежать, разумеется — если здесь найдется, куда бежать. Наверное, тут окажется в избытке и других беглецов, однако более чем вероятно, что по другую сторону возвышенности стоят голубомундирные солдаты и офицеры, у которых дезертиры не вызовут ни малейших симпатий. О том, чтобы пытаться защитить себя, не могло быть и речи, даже окажись у меня в руках ружье — поскольку эти ружья являли собой самое неуклюжее творение рук человеческих, и я не имел даже отдаленного представления о том, как из них стрелять. Похоже, все они заряжались с дула, а о подобном оружии я знал меньше, чем ничего.