Томас Баррон - Потерянные годы

Опять ничего.

Я начал подниматься на ноги. И в этот момент бахрома из зеленых листиков едва заметно затрепетала, словно тронутая легчайшим ветерком. Мгновение спустя один лиловый лепесток пошевелился, край его развернулся, затем медленно начал раскрываться. За ним последовал второй лепесток, и еще один — и вот, наконец, полностью распустившийся цветок приветствовал зарю. В сердцевине его прятались шесть нежных тычинок, похожих на перышки. И каков же был их цвет? Желтый, как созревший сыр.

Мощный пинок в спину повалил меня на землю. Раздался хриплый хохот, и волшебство было грубо развеяно — а лиловый цветок погиб под тяжелым башмаком.

Я со стоном поднялся на ноги.

— Динатий, свинья!

Рослый мальчишка, широкоплечий, с взлохмаченными темными волосами, глупо и злобно ухмылялся, глядя на меня.

— Это не я свинья, а ты — с твоими остроконечными ушами. Или нет, ты — демон! Хотя лучше уж быть свиньей, чем ублюдком.

Кровь бросилась мне в лицо, но я сдержался. Я взглянул в глаза противника, серые, как гусиные крылья. Для этого мне понадобилось задрать голову — мой мучитель был намного выше. Динатий мог переносить тяжести, которые были не под силу многим взрослым мужчинам. В кузнице он занимался тем, что поддерживал огонь в горне — это была тяжелая работа, в помещении было жарко, как в аду; кроме того, он рубил и носил из лесу дрова, управлялся с мехами, таскал на спине десятки фунтов руды. За это он получал от кузнеца еду один-два раза в день, мешок с соломой вместо постели и множество зуботычин.

— Я не ублюдок.

Динатий медленно потер пробивавшуюся на подбородке щетину.

— Тогда где твой папаша? Может, он сам свинья? А может он — одна из тех крыс, которые живут с тобой и твоей матерью.

— У нас в доме нет крыс.

— В доме? Ты называешь это домом? Это просто грязная дыра, где твоя мамаша прячется от людей и занимается ворожбой.

Руки мои сжались в кулаки. Оскорбления, предназначенные мне, жгли, будто огонь, но когда я услышал, как он грубо отзывается о ней , кровь моя вскипела. Однако я понимал, что Динатий нарочно нарывается на драку. И прекрасно знал, каков будет ее исход. Я решил, что лучше всего будет сдержаться — если я смогу. Я с огромным трудом заставил себя стоять неподвижно, но прежде чем успел обдумать свои слова, они уже сорвались у меня с языка.

— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала.

— Что ты сказал, щенок безродный?

Не знаю, кто подсказал мне ответ.

— Я сказал, что не тебе называть других людей безродными — твой отец был простым саксом-наемником, который однажды ночью проезжал через эту деревню и ничего не оставил после себя, кроме ублюдка да пустой фляги из-под вина.

Динатий разинул рот, затем молча закрыл его. Я понял, что произнес слова, которые он всегда боялся услышать, и которые были правдой — хотя он ни за что не признался бы в этом. Слова, которые причинили ему жестокую боль, были хуже удара дубины.

Лицо его побагровело.

— Ты лжешь! Мой отец был римлянином, солдатом! Это все знают. — Он в ярости уставился на меня. — Сейчас я покажу тебе, кто здесь ублюдок.

Я попятился.

Динатий наступал.

— Ты ничто и никто, щенок! У тебя нет отца. Нет дома. Нет имени! У кого ты украл имя Эмрис, шваль безродная? Ты ничтожество! И всегда останешься ничтожеством!

Услышав эти слова, я поморщился; я видел во взгляде Динатия разгоравшуюся ярость. Я огляделся вокруг в поисках путей к отступлению. Бежать было бесполезно. Необходимо было действовать хитростью. Но сегодня над головой у нас не пролетала чайка. В голову мне внезапно пришла новая мысль. «Над головой не пролетает чайка».

Точно так же, как вчера, я указал в небо и крикнул:

— Смотри! Манна небесная!

Динатий, который уже протягивал ко мне свои лапищи, на этот раз не стал поднимать головы. Вместо этого он скорчился, словно защищаясь от удара. Это было все, на что я мог надеяться. Я развернулся и, словно перепуганный кролик, бросился бежать по влажной от росы траве через двор мельницы.

Со злобным ревом Динатий устремился вслед за мной.

— А ну стой, трус!

Я пересек двор, перепрыгнул через треснувший точильный камень и кучу каких-то досок, рванулся к мосту; мои кожаные башмаки стучали по камням. Я еще не достиг противоположного края моста, когда услышал прямо у себя за спиной топот Динатия, заглушавший мое хриплое дыхание. Я резко свернул в сторону и побежал по старой римской дороге, проложенной вдоль берега. Справа от меня шумели волны Тауи. Слева до самого подножия Ир Видва тянулся сплошной непроходимый лес; среди деревьев петляли лишь оленьи да волчьи тропы.