Мария Семенова - Братья

— Ученики пришли, сын.

Выговорилось внятно, свободно. Лихарь ошалело посмотрел на него. Неуверенно улыбнулся в ответ:

— Я сейчас, отец…

Он заметно покачнулся, слишком резко вскочив. Торопливо вышел за дверь.

— Как учитель? — сразу спросил Хотён.

— Плохо, — ответил стень односложно. "Жаром измучился. А сегодня и боль, похоже, ушла…" — С чем пришли?

— Неустроичи новых ложек доставили.

— Кого?..

— Воря́т привезли. Малохи, в зеленце прибитые, иные детницы были.

Жителям затона понадобилась седмица, чтобы хоть как-то собрать размётанную, разграбленную, расточённую жизнь. Дать честное погребение своим павшим, вытащить на поживу зверью чужих мертвецов. До сирот, оставленных повольными жёнками, руки дошли в тридевятый черёд. Ещё почти седмица понадобилась медлительным оботурам на дорогу, занимавшую у быстрых лыжников двое суток. Собаки могли быстрее домчать, но собак разбойники перебили.

У Лихаря глаза смотрели из двух тёмных колодцев.

— Я вам на что? — выговорил он бесцветно. — Сами не можете через порог перевести?

"Новые ложки, — встрепенулся Ветер. Маленький треугольник оконницы наливался ярким дневным светом. — Ворон, удача, сиротский поезд привёл, а я встречать не спешу!"

Он сделал ещё усилие, опёрся освобождёнными руками, сел. Выпростал ноги. Встал. "Наконец-то. Славься, Владычица!"

На ложе осталось что-то ненужное, ничтожное, как порванная одежда. Приоткрытый рот. Остановившиеся глаза.

Лыкаш за дверью рассказывал, что четвёрка малышей, отмытая и приодетая, уже стучала ложками в поварне.

— Лихарь! — окликнул великий котляр. Стень послушно возник на пороге. Ветер распорядился: — Отрока из Деруги быстро ко мне!

Вместо исполнения приказа Лихарь зачем-то бросился к ложу, где никого уже не было. Обнял отвергнутую оболочку, затрясся, застонал. Ветер миновал его, спеша во двор.

Там переминались два косматых быка. Женщина в распашных санях куталась шубой, крытой серым и зелёным сукном. Коренника придерживал Космохвост, подкоренного — Ивень.

— Ворон где? — спросил Ветер.

Они засмеялись, словно он какую глупость сморозил. Женщина в санях протянула руки:

— Садись, маленький Агрым…

Жил-был человек, боявшийся смерти.

Эка невидаль? Всяк знает её в конце земного пути, всяк страшится. Однако живой охотней мыслит о жизни, а тот человек мог думать лишь о тёмной завесе, клубящейся впереди. Влево, вправо сверни — и она туда же ползёт. На месте замри — сама катит навстречу!

Казалось бы, скопище переселенцев жило каждодневными хлопотами. Люди запрягали оботуров, готовили пищу, ровняли снег для новой стоянки. Только на ходу длинным поездом теперь не растягивались. Так и ползли вперёд городком: если что, несколько саней развернуть.

Именно ползли, очень неспешно противу прежнего хода.

Сеча росла впереди, как та смертная завесь. Не минуешь, не обождёшь, чтоб рассеялась. Сеггар хотел достичь пережабины к определённому дню. Может быть, как раз поспеет подмога.

Если корабли Сенхана подошли.

Если Неугас добежал.

Ялмаковичи почти без утайки наблюдали за движением обоза. Ильгра со Светелом в дозоре заметили таких же объездчиков, явившихся со стороны Сечи. Разминулись сотней шагов. Светел обоих даже узнал. Мятая Рожа шёл с белобрысым телепеничем, некогда встреченным на разведе.

— Вот ведь жизнь обернулась, — посетовала Ильгра сквозь харю. — Раньше бы сошлись, перемолвились. Поздорову, Лягаюшка! И тебе на востры топорики, Ильгрушка!.. Молодечеством переведались…

Какое теперь молодечество. Впереди ждала не потеха, как с Коготком. Не спор о чести и славе. Даже не налёт и отпор, как в день, когда отвадили телепеничей. Тут будет как у Светела с котлярами: бить, чтоб не встали! Даже хуже. Он никогда мораничей не любил, а здесь… Злей прежнего брата нет супостата!

— Догоним? — сумрачно предложил Светел. — Выставим на погляд, как они Хвойку?

"Ещё руки поломаем, как Крылу. Головы проломим, как Летеню…"

Ильгра с сожалением отмела:

— Убьём, Ялмак не потерпит, сразу бой даст. А нам хоть до завтра повременить бы.

Пока бежали к своим, Светел думал тяжкие думы. Про то, как боевые побратимы сперва отчуждаются, потом льют наземь кровь. Ту самую, которой клялись. И уже не перешагнуть пролитого, не развеять ни словом, ни серебром.

"Вот приду за Скварой, а он… а он на меня… И что тогда?"

Обоз устраивался на стоянку, последнюю перед Сечей. Дальше не было пути мимо знамени, хлопавшего на прибрежном быке. Только сбивать его. Или своё знамя ронять.