Карина Демина - Лиса в курятнике

Франкам неймется.

Одни австры сидят спокойно, в дружбу играют, но и то с дальним умыслом. У них принцесс с дюжину, придет срок… И ведь придет. И кроме австрийских принцесс, положа руку на сердце, выбрать-то некого, а союз нужен.

Уж больно непрочен мир в империи.

Многие помнят смуту, всколыхнувшую ее пару десятков лет тому.

Идеи крамольные, что разнеслись моровым поветрием… Равенство, братство… Мятежи и мятежников, заставивших царя от престола отречься. Гибель всего царского семейства, а там помимо наследника хилого еще пятеро царевен имелось…

Тогда империю спасло чудо, не иначе.

И вера.

И верность. И люди, многие из которых ныне уже отошли от дел, ибо война силы забирает даже у одаренных. Первей всего у одаренных. А мир… мир всем сперва кажется благом, но к благам привыкают, и вот уж хочется большего.

— Матушку проведай, — велел царь, думая о своем. У него тоже забот хватало. Министры там, советники, каждый из которых на словах за благо империи радеет, а на деле половина франкам продалась, а другая — бриттам. А есть и такие, что на всех работать горазды, платили бы поболе. — И дружка своего возьми. Нехай развлечется.

Лешек крепко сомневался, что молочный брат его, наперсник и единственный, пожалуй, помимо родителей человек, которому цесаревич верил, желает этаких поручений.

Но с батюшкой спорить…

— И это, посетуй там, что я совсем плох стал, гневлив без меры и вообще тебя женить задумал.

— Что?!

Вот только этого Лешеку не хватало.

— Хоть бы что, — передразнил батюшка. — Сам подумай, тут конкурс, а там слух.

Одно к другому. И ведь в чем препоганая сила слухов? Какие бы здравые доводы ни приводились в опровержение — не поможет.

— Но…

— Мальчик мой, — царь прикрыл глаза, — мы оба знаем, что от меня желают избавиться, а вот ты им нужен. Во всяком случае, пока наследник не появится, шапка Мономахова слабую кровь не примет. А стало быть…

Ищи, кому выгодно.

И получалось… получалось, что им с Димитрием немалое развлечение выпало.

Ее императорское величество, в свои годы сохранившая и стать, и красоту, жаловалась на жизнь. Окруженная двумя дюжинами боярынь, фрейлинами и гофмейстринами, она громко и слезливо причитала, порой заламывала унизанные перстнями ручки, касалась пальчиками напудренного личика.

Вздыхала.

И один раз даже слезу выдавила.

Боярыни слушали. Качали головами, сочувствуя, и перстеньки пересчитывали. А заодно уж подмечали мелочишки нехорошие, навроде нездорового блеска в глазах, бледности кожи и синеватых ногтей.

И уж точно не остались незамеченными три целителя, денно и нощно оберегающие покой императрицы. Вот один одну скляночку подал, и по палатам поплыл характерный сладковатый запах валерианового корня. Вот другой с поклоном поднес кубок, в который черных капель накапал. Вот третий бутылью с пиявками потряс и часы извлек, солидные, луковичкой.

Мол, время для процедур.

И поднялись статс-дамы, подавая знак прочим, что окончена аудиенция.

— Красота, — неискренне сказала императрица, прикрывши очи, — требует жертв.

И взмахом руки боярынек отпустила.

А сама растянулась в кресле.

— Лешечек, останься с матушкой, — дребезжащий, усталый голос ее был слышен в коридоре, и лишь когда дверь закрылась, императрица вздохнула: — Когда ж это закончится-то?

Она отерла лицо, стирая пудру.

От пиявок отмахнулась, правда, велела на свиньях покормить. А вот валериановые капли выпила: нервы, они небесконечны.

— Представляешь, третьего дня пудру отравленную поднесли, и главное, яд хороший, трехкомпонентный. — Императрица вздохнула с немалым сожалением. — Сработал бы только в контакте с серебром.

Она повернула узенький серебряный перстенек, который носила не снимая.

— У нас такие не варят.

— Кто? — У Лешека в глазах потемнело. Ладно батюшка — что на царя покушаются, это привычно, обыкновенно даже, ибо государство без смутьянов что дворовый кобель без блох.

— Так разве ж выявишь? Подсунули Заточным, но они точно непричастны. Мелкое дворянство. Явились дочку при дворе пристроить. Кстати, довольно смышленая особа. На редкость здравомыслящая и не без толики таланта.

— Мама!

— Что мама? Между прочим, мой отец в твои-то годы трех детей имел.

— Ага, а после еще с дюжину народил, только каждого от другой жены.

Мамину оплеуху цесаревич принял со всею возможной сыновней покорностью.

— Бестолочь…

Лешек вздохнул, признавая истинную правоту матушки: как есть бестолочь. Редкостнейшая. И в извинение он налил вина, не забыв прикоснуться к кубку перстнем. Правда, если яд многокомпонентный…