Федор Чешко - Ржавое зарево [litres]

И еще виделось ему выстеленное плотными грозовыми тучами небо; могучее зарево небывалой ослепительной тьмы над вершинами древних дубов, над медвежьей вскинутой мордой громадного каменного истукана… Да, это далеко, за сколько-то там дней пути отсюда, и все-таки нужно спешить, спешить, спешить…

…Глинистая утоптанная площадка; слепо глядящий с высоты двух человечьих ростов четвероликий идол; скалящийся из темной глубины каменного жертвенника черноблескучий лошадиный череп – проклятая Изначальная Кость… А рядом – две безглазые ржавые твари, почти неразличимые в круженьи рудой светящейся мути… И твари эти настолько поглощены своим великим колдовским действом, настолько изнурены им…

И все же, бессилью своему вопреки они сопротивляются, да еще как! Не та, не та нынче битва, где сражаются за себя. Ценнее собственных жизней для обоих этих вот ржавых – возможность еще хоть краткую долю мига подарить роящимся над самым курганом теням для вызревания живой бесчисленной плотью. Ведь счет уже впрямь идет на доли мгновенья…

Дважды вспороли нечистое бурое сияние ледяные сполохи отточенного железа, дважды тоскливо и жутко простонал ненастный вихрь над вятичевой головою…

Через останки Борисветовых колдунов Мечник шагнул к жертвеннику-алтарю, зашарил хватким вглядом по Изначальной Кости.

А ржавые вихри завивались-вились вокруг, темнели, плотнели, и откуда-то из этого мельтешенья уже вымахнула кудлатая когтистая лапа, лишь на чуть не дотянувшись, рванув воздух у самого горла, и у самого уха лязгнула жадная клыкастая пасть, и плечи уже горбило, гнуло предчувствие несметной каменной тяжести, которая вот-вот рухнет, осыплется с неба, вколотит, вмажет в утоптанную твердую землю… и невыносимой каменной тяжестью давил изнурительный убийственный дар, с каждым мигом делаясь все невыносимее, все убийственней…

Взвыло, загрохотало, завизжало небо. Рудая текучая мешанина воплощающихся теней взвихрилась, вылепила из себя громадное конское копыто, словно бы шелушащееся сохлыми останками бессчетья подвернувшихся, вколоченных, вмятых в неведомый инобережный прах… Безвредно и жалко звякнул об это, новоявленное, кованый Званом клинок; сгустившуюся было меж Кудеславом и ЭТИМ прозрачную рябь ведовского щита сорвало да расплескало без следа и остатка первым же копытным ударом…

Нет, не ударом – толчком. ОНО еще не утвердилось здесь; ОНО пока лишь по-слепому нащупывало опору близ жертвенника, то и дело отдергиваясь от незнаного, нового… А только угодивший под судорожное это опасливое дерганье Мечник на миг разучился жить. И курганная утоптанная глина яростно пнула его в спину: вставай!!!

Он не смог встать.

Он смог лишь полуползком, на остатках понукаемых клятым даром-обязанностью сил тащиться по стонущей, норовящей вскинуться дыбом земле… под ржавым отвислым небом, неотвратимо лепящим из себя брюхо гнедого коня-великанища… в неимоверную даль – за два полушага, к древнему жертвенному камню, к тьмяному победительному оскалу Изначальной Кости…

А потом все они – все, кем он жил когда-то и кем еще когда-нибудь оживет – вздернули его на колени, вскинули его рукою выкованный столетним кузнецом-ведуном клинок…

Нет, не вскинули.

Стальное блескучее жало с налипшей кровавой звездой – стремительно ржавеющим бликом – поднималось трудно, медленно, как в черном похмельном сне…

И опять – нет.

Клинок вскинулся мгновенно. Но мгновение это растянулось ровно настолько, чтоб выпавший из времени Кудеслав успел доискаться нужного везде, где хотел – в сознаниях Жеженя, Векши-наузницы, премудрого дряхлеца Корочуна, недобитых ржавых потвор…

И он нащупал его, это место, убойное для колдовских инобережных знаков. Место, появившись в котором даже крохотная щербина превратит узор, вершащий судьбы миров, в пустую бессмыслицу.

…Стальной клинок звякнул о нездешний металл, недобитым конем взвыло корчащееся в агонии небо…

И пронзительно, по-зверинному вскрикнул Мечник, несвоими глазами увидев, как ревущий ливень ослепительных неистовых молний рванулся из переотягчившихся собственной мощью грозовых туч – гася зарево тьмы, дробя в крошево древнее каменное медведище, мозжа в щепки увечную березу о трех ветвях… обращая в прожорливое злобное пламя весь огромный холм… не этот холм – тот, далекий, который люди прозвали Идоловым…

А потом пошел дождь.

А потом ТАМ пошел дождь.

Они сидели на вершине кургана, тесно прижавшись друг к другу. Оба подобия выученицы волхва Корочуна, Мечник Кудеслав, Аса-урманка, Жежень…