Клэр Элиза Бартлетт - Мы правим ночью [litres]

Катя не разделяла ее тревоги.

– После войны нас никто арестовывать не станет. Им ведь и тогда нужны будут пилоты, и я с превеликой радостью пойду добровольцем.

– И у тебя нет желания вернуться к прежним занятиям? – спросила ее Магдалена.

– У меня всех дел-то было помогать отцу. Он у меня охотник, – сказала Катя и стала загибать пальцы. – Перехватывала для него на лету птиц. Могла вышибить яйцо из гнезда в пятидесяти метрах над землей.

По правде говоря, Ревна не могла представить, как Катя носится по лесу с ухоженными белокурыми локонами и подкрашенными сурьмой бровями. Она думала, что подруга жила в большом городе и могла каждые выходные слушать одобренный государственной цензурой джаз.

– В начале войны меня призвали шить парашюты, но кто-то донес, что я занимаюсь магией Узора. Я даже подумала, что меня бросят в тюрьму Колшек. Но вместо этого Особый контрразведывательный отряд отправил меня сюда.

Она повернулась к Пави.

– А как ты сюда попала?

Та проглотила очередную ложку рагу и ответила:

– А я сама подала заявление.

– Подала заявление?

Все изумленно ахнули. Нельзя просто так написать армейскому начальству с признанием в том, что ты занимаешься запретной магией.

– Да, – подтвердила Пави и скорчила рожицу своей тарелке, – в Кикуране никому нет дела до того, занимаешься ты магией Узора или нет. Нас и так мало, а я была единственной девушкой, которая постоянно в этом деле практиковалась. Тамара с генералом Церлиным приехали набрать призывников и в итоге увезли с собой пятнадцать парней, прихватив и меня.

– Как это никому нет дела? Использование Узора запрещено по всему Союзу! – вставила слово Надя, штурман из Тырньяха, государства в центре юга.

В Наде все казалось суровым – от тугого пучка на затылке до заостренного носа. На ней каким-то непостижимым образом выглядела строгой даже мятая, свободно сидевшая форма.

Пави оглядела Надю с головы до ног, ее темные глаза полыхнули холодом.

– Мы не входим в ваш Союз. Кикуран – дружественное государство.

– Но вы ведь все равно следуете его законам, – гнула свое Надя. – Узор должен жить своей естественной жизнью. А его использование образует клубки и вносит путаницу.

– Большинство клубков распутываются сами по себе в течение двадцати четырех часов, – сказала Пави.

– Кто тебе это сказал?

У Пави гневно раздулись ноздри.

– Зачем ты вообще поступила в этот полк, если считаешь, что использовать Узор нельзя?

Надя залилась румянцем, но вызывающе выпятила подбородок.

– Меня попросила Тамара.

– Тебя? С какой это стати? – спросила Катя.

– Я одной правой рукой могу с помощью искр привести в действие промышленную стиральную машину и заставить ее работать шесть часов подряд.

Узнав о способностях Нади, все повернулись к Магдалене. Выяснилось, что Тамара увидела ее оценки за экзамены в технической школе Мистелгарда и разыскала в Таммине, куда девушку отправили дорабатывать дизайн паланкинов.

– Вот чего в итоге лишается университет, отказываясь принимать женщин, – выразила свою точку зрения Магдалена.

Следующей на очереди была Елена.

– Я… я попросилась сама.

– Как это? Ты что, подошла к Тамаре на улице? – засмеялась Катя.

– Нет.

Елена неловко заерзала, снова и снова возя ложкой по тарелке.

– Пришла к ней в канцелярию.

– Ну зачем ты портишь такую историю? – произнесла Ася, миниатюрная девушка с Севера, из Ибурска. У нее были короткие, светлые волосы, похожие на две ледышки глаза и шрамы, покрывавшие пальцы и терявшиеся под обшлагами рукавов.

– Тамары там не оказалось, и Елене пришлось прождать целых три дня, а потом еще прихватить большую часть четвертого. Я считала ее идею абсурдной. Но Тамара согласилась, так что старания Елены окупились. Я работала у Тамары секретарем.

– Секретарем? – с сомнением переспросила Оля.

Шрамы Аси было так же трудно не заметить, как протезы Ревны, а присущая ей холодность не слишком вязалась с образом секретаря.

Ася погладила рубцы на руках.

– Да, – сказала она, и желающих поспорить с этой девушкой с жестким взглядом не нашлось.

Потом свою историю поведала Ревна, рассказав, как ее застукали с поличным во время бомбардировки Таммина. Девушки сочувственно поохали и двинулись дальше. С каждым новым рассказом Ревна чувствовала, как у нее становится легче на душе. Ее все больше охватывало ощущение сопричастности.

Новые подруги Ревне нравились – уверенности не было лишь в отношении Линне, которая постоянно спорила и указывала, что и кому следует делать. Но с остальными был полный порядок. Больше всех ей приглянулась Магдалена. Все, что было у нее на сердце, тут же оказывалось на языке, да и, по правде, то, что было в мыслях, тоже. За ужином девушка поразмышляла вслух о перспективах нового урожая (в сложившихся обстоятельствах его можно будет считать хорошим), предсказала исход войны (закончится к концу зимы), раскритиковала Союз за склонность к патриотической поэзии (слишком слащаво) и обсудила с другими последний подарок Исаака Ваннина жене (медведя). У Ревны ни по одному из этих вопросов не было собственного мнения, хотя об урожае она слышала самые разные мнения. Впрочем, Магдалену, похоже, это совершенно не волновало. Она могла говорить и говорить, никогда и ни с кем не споря. У девушки был такой веселый и добродушный нрав, что Ревне никак не удавалось представить ее в бою. И хотя другие сослуживицы подбрасывали все новые темы для разговоров, Ревна, помимо своей воли, думала только о Магдалене и ее шарме, с которым та непринужденно перескакивала с одного вопроса на другой. Ревна была так поглощена разговором, что почти забыла, как скучает по дому.