Григорий Давыдов - Гобин поневоле или Изменчивый Мир

И только сейчас я с удивлением осознал, что во мне сидит не какое-то милое создание-дитя, что встретилось мне на поляне, а истинный монстр во плоти, если к духам вообще применимо такое понятие. Духи — мастера перевоплощения, и редко принимают формы себя из прошлой жизни, потому как она для них уже мало что значит — как же я мог это забыть! Вот и зовись после этого шаманом…

— Смотря что ты хочешь знать, — задумчиво почесав подбородок, протянул Леший. — Если то, что я испытывал во время смерти, то — не помню. А если при каких обстоятельствах… Из в века в век род огров стоит на защите Пяты от Неживых Земель, точнее, тварей, что обитают там. Мы стоим плечом к плечу, рубимся день и ночь, пока не валимся от ран или усталости — и тогда на наше место встаёт другой, и так по кругу. Орды нежити нескончаемы, и сколько бы мы их не убивали, они появляются вновь и вновь, текут ручьями из Неживых Земель, сметая всё и натыкаясь на стены под названием огры! — Леший гордо ударил себя по груди — похоже, осознание принадлежности себя к могучей расе не забыто, и вряд ли когда-либо выветрится из его головы. Но вот голос не изменился: всё ещё принадлежал довольно молодому пареньку. Это ж сколько ему лет было? Довольно молодой, видимо. И уже при детях? И такой бугай?!

Тем временем огр продолжал:

— В тот день я с братом встал за место погибшего в одном из наиболее тяжёлых мест прорыва. Живые мертвецы, зомби, скелеты — они набрасывались целыми кучами, мышцы взрывались от постоянной рубки. А мы ждали прикрепления. Казалось, прошла целая вечность, хотя, быть может, прошли лишь только минуты — в любом случае, подкрепления всё не было. Гора из — смешно сказать! — мёртвой нежити всё росла и росла. И вот, когда нам казалось, что справимся и вдвоём, меч брата увяз в теле одного из мертвецов, а сам он рухнул в кашу из неживых.

У огров есть правило: не смей помогать тому, кто уже обречён. Ибо он уже не послужит Пяте и огрскому роду, а ты всё ещё можешь! Это правило негласно, но при этом соблюдается всегда и считается незыблемым. Даже если этот обречённый — твой брат. Но, видимо, я был слишком молод и слишком любил своего брата, и потому, увидев, как его разрывают и режут, а сам он, не издавая ни звука, сражается одними только кулаками, не выдержал и бросился к нему на помощь. И слишком поздно понял, что брат уже мёртв. Понял это лишь когда от меня самого стали отрывать куски плоти… А после — пустота и тьма, ничего не помню. Лишь только новую жизнь в Мире Духов.

Я взглотнул, тряхнув головой — и только после этого наваждение спало. Чёрт, сражающийся огр, армия из живых мертвецов, смерть… Всё это настолько чётко встало у меня перед глазами, что стало даже как-то не по себе.

— Значит, именно поэтому ты стал Высшим? Потому что достойно погиб?

— Не думаю, — Усмехнулся как-то грустно Леший и посмотрел мне прямо в глаза, уверенно и прямо, как, наверное, может смотреть только огр. — Полагаю, потому что я достойно ЖИЛ.

— Тогда я хочу спросить тебя. Какой из вариантов мне выбрать? Сдать бой, спасти друга, и при этому обречь всю Пяту на бесконечные страдания, или победить, пожертвовав другом, и знать, что после в Мире Духов для меня будет место разве что как бытовой душонке? Что мне делать?

— Что делать… — Протянул Леший и усмехнулся: — Так ведь всегда есть третий вариант. Правда, редко кто о нём вообще думает.

— Почему?

— Почему?! — Удивился моей непонятливости огр. — Это же очевидно! Потому что он — самый сложный.

— Рассказывай.

Клан Ловкой Птицы было не узнать. Когда-то грозное, обрамлённое выступающими из-за стен пиками бревенчатых башен с часовыми, огромными вратами на железных цепях, пускай и небольшое, но воинственное поселение, готовое разорвать глотки за свой дом, теперь превратилось в руины: дым от сожжённых домов простирался до облаков, сами дома представляли из себя лишь дымящиеся воронки; помосты, частокол, башни — всё сравнялось с землёй, съедаемое остатками огня, а оставшиеся жители клана стояли на коленях посреди этого кострища, уткнув взгляды в землю под пристальным смотром ощетинившихся копейщиков, и лишь изредка посматривали на восседавшего перед ними на небольшом, сложенном из брёвен и черепов помосте гоблина, чей омерзительный вид вызывал тошноту даже у них, привыкших ко всякого вида мерзостям, но при этом заставлял трепетать и отводить взгляд.