Федор Чешко - Между степью и небом [litres]

– Дверью? Какой еще дверью?

А может, он и не сумел выпихнуть из себя эти слова. Но, опять-таки, есть ли разница?

– Дверь от кабины грузовика, – ответил герр Белоконь. – Или ты вообразил, что резонатор сбросил тебе на голову центр галактики?

– Резонатор?

– Да, – недобоговы усы-кисточки искривились странно и мимолетно. – То, что ты воспринял, как медный шар. Предполагалось установить его под жертвенником – чтоб кое-кому с невашего Берега сильнее захотелось на ваш. А вместо этого… Несколько пуль, горящий бензин – и сложнейший прибор сработал, как ярмарочная хлопушка. Ну, и, конечно…

Он продолжал рассказывать что-то о потусторонщине, которой подпустила во взрыв смерть ганса (мол, угораздило же дурака сдохнуть с шаром в руках!); и еще что-то вовсе уже бредовое про собственные глаза – дескать, всякие там хитровывихнутые знания дарят способность видеть настолько больше и лучше, что делающиеся неимоверно чувствительными глаза приходится прятать внутрь, а та самая потусторонщина чего-то там навредила, но все вот-вот поправится…

Михаил не слушал.

Потому что вспомнил странноватую грузинскую пословицу, которую частенько повторял Зураб: "Любопытство сгубило кошку".

Потому, что понял, какая такая гримаса проскользнула давеча у переволхва. Презрение. И самодовольство. Кошка начала спрашивать – значит, купилась; значит, удастся ее сгубить.

Бывший Белоконь заговаривает твои лейтенантские зубы. Время тянет.

Стало быть, он тебя боится. Или, по крайней мере, опасается. Но это не только хорошо. Это еще и плохо. Раз боится тебя, значит ты чему-то можешь помешать. Раз тянет время, значит оно ему для чего-то нужно. Выходит, есть у него еще варианты какие-то, есть…

– А ты как думал? – Голос нелюдя изменился, прорезалась в нем мягкая усталая снисходительность. – Я много на что еще могу надеяться. А вот на что надеешься ты? Нет-нет, – вскинул он вдруг левую ладонь в торопливом, чуть ли не испуганном отстраняющем жесте, – нет, я больше не собираюсь тебя переубеждать, перетягивать на свою сторону. Понимаю ведь: бесполезно. Я и твой ум – мы оба бессильны перекричать твою гордость. Твой страх признать, что столько жизней ушло впустую. Бессильны… И пускай. Но ответь: на что тебе осталось надеяться? Пускай даже ты сможешь (а ты – уж поверь! – не сможешь) выбраться отсюда, из Межбережья… и ее вытащить… Ты что, воображаешь себя в силах сберечь ее и себя в той кровавой кутерьме, которая у вас там…

– Которую ВЫ у нас там… – негромко, но очень зло вставил Мечников.

Переволхв отмахнулся, как от мухи:

– Лучше молись всем богам, каких помнишь, что бы мы всё в этот раз сумели. Иначе теперешняя кутерьма вам золотым веком покажется. Ты лучше о другом думай. Счисленевых побрякушек у вас больше нет. Эта жизнь у вас обоих долгой не выдастся. А потом… Ты-то преизрядно с подарочками двоедушного навожжался, память твоя при тебе останется. А кроме памяти – ничего. Помнить, что никогда вам больше не встретиться – хочешь? Каждый день в газетах читать про изнасилованных, забитых до смерти, проданных на органы и гадать: а вдруг она? Хочешь? Или еще…

Все эти доводы казались Михаилу полным безоговорочным бредом (особенно какая-то там продажа). Он уже начал подумывать, что недобог за крушение своей недобоговой тысячелетней мечты поплатился умственными способностями. Перспектива обретаться между невесть какой степью и невесть же каким небом лицом к лицу с неуязвимым психом… нет, не успела она ужаснуть, перспектива эта. Сам же уподозренный в сумасшествии помешал.

То есть сперва-то он повел себя, как действительно стопроцентный придурок.

Впрочем, не только он.

Еще Белка.

Владельца своего она слушала, растопырив уши чуть не на всю степь. Так слушала, что даже забыла жрать глазами лейтенанта Мечникова. Даже винтовку выронила. Даже, как загипнотизированный удавом Киплинговский бандарлог, начала шажок за шажком придвигаться к источнику звука. Медленно придвигаться, незаметно, наверное, и для самой себя. Во всяком случае, первым это самое приближение заметил именно переволхв. А заметив, так зло-испуганно рявкнул "Назад!!!", что даже Михаил от неожиданности чуть не упал. А рыжая девка именно упала – села в траву. Лицо у нее сделалось, как, наверное, у лунатика, внезапно проснувшегося на карнизе. Второй, еще более зверски выкрикнутый приказ убраться на исходную, из оторопи ее не вывел. И тогда недобог сам отскочил на пару шагов. Проворно, очень несолидно отскочил. И Вешку за собой отволок.