Lutea - Цветы и гвозди [СИ]

— А что тут такого? — поняв, что всё в норме и можно давить дальше, Анко незамедлительно встала в позу. — Вы сами сказали, что мой друг, к тому же вы ответственный взрослый, с которым мелкие точно будут в безопасности. Тем более, это только на несколько часов — в девять сбагрите их Ибики, я даже попрошу, чтобы он сам за ними зашёл, и всё будет… Ксо, да хватит вам ржать!

— То есть после… после меня они попадут к Ибики?! — сквозь смех проговорил Мадара, опёршись рукой на косяк. — Анко, ты за что своих сыновей так не любишь?

— Почему это не люблю? — возмутилась она совершенно искренне. — Больше жизни люблю. И потому доверяю только самым надёжным людям.

Мадара перестал смеяться, вновь посмотрел на неё пристально. Усмехнулся собственным мыслям, кивнул.

— Можешь оставить мне детей, Анко. Я за ними присмотрю.

— Спасибо, — серьёзно поблагодарила она.

И убежала, пока Учиха, отрешённо посмотревший ей вслед, не передумал.

Во второй раз в то утро Анко забежала к Мадаре буквально на пару минут: ровно чтобы сгрузить ему близнецов в коляске и прилагающийся к ним рюкзак с экипировкой, поцеловать Учиху в щёку и, заверив, что сочтутся, ускакать на задание.

Мадара проводил её хмыканьем. Закрыв за куноичи дверь, он скользнул взглядом по коляске с младенцами. Те уже проснулись и принялись пока ещё тихо похныкивать.

Мадара никогда не был в восторге от детей, но признавал их неотъемлемой частью жизненного плана. Не умел с ними ладить, особенно с маленькими. В отличие от брата, получавшего удовольствие от занятий с клановой ребятнёй, Мадара предпочитал держаться подальше от воспитания подрастающего поколения. Отчасти, конечно, дело было в том, что это самое поколение — как и старшее, впрочем, — преимущественно шугалось от его вида и Ки, которую учует даже не-сенсор…

Однако посидеть с детьми до вечера не казалось ему непосильной задачей. Мадара понимал, что должен вливаться в жизнь деревни. Это непросто сделать с учётом собственных ощущений от прошлого и того, как сильно здесь всё изменилось, но однозначно необходимо, потому что на пользу клану. Для этого нужно заводить связи с другими людьми. Не считая Итачи и Саске, сейчас его самая крепкая связь с Анко; вообще, удивительно, как женщина, поначалу рассматривавшаяся исключительно как многофункциональный компаньон на вечер, стала ему кем-то вроде друга. Не Хаширама, конечно, даже не близко…

«С другой стороны, — мысленно заметил Мадара, — у Сенджу не было такой шикарной груди», — и тут же расфыркался, вначале представив себе Хашираму с сиськами среди пиздеца, творимого Мокутоном, а после — оттого что приметил в своей душе паскудное чувство нехватки. Эту дрянь лучше обфыркать и постараться отринуть, чем признать её существование.

А Анко — сойдёт за подругу. Изуна так же дружил с девчонками из клановой разведки: и работал с ними, и отдыхал, и готов был помочь, если кто-то попал в сложную ситуацию. Причём тех-то приходилось вызволять, латать и штопать, а порой часами рыться в мозгу, восстанавливая по крупицам рассудок рассекреченной и прошедшей через пытки шпионки. Изуна заботился о своих девочках, никому не спускал их обиду с рук.

Здесь же — всего-то проследить, чтобы два младенца пережили следующие девять часов. Анко сказала, Ибики сам придёт за ними и заберёт к себе на остаток времени, что она будет отсутствовать. Ничего сложного, и собирать никого из ошмётков не надо.

Но всё-таки детский плач однозначно ему неприятен. Отвлёкшись от флегматичного созерцания пустоты, Мадара отнёс детей в гостиную на втором этаже, где проводил большую часть своего времени дома. Там он опустил близнецов на приготовленное за время отсутствия Анко одеяло и, активировав Шаринган, посмотрел в глаза вначале одному, затем другому ребёнку. Проблема была решена в секунды — в комнате повисла блаженная тишина.

Заварив себе чай, Мадара со спокойной совестью устроился на татами и вернулся к своим записям. Застыв на какое-то время, ощущая аромат чая и мягкий шорох падающего снега за окном, он собирался с мыслями. Они не давали ему спать уже много ночей, притягивали к столику с бумагами, исписанными тренированно-чёткими символами с толикой резкости в начертании. Мадара не увлекался каллиграфией как таковой, ему было важнее содержание.

Наконец, после долгих минут бдения пришли слова. Обмакнув кончик кисти в разведённые чернила, Мадара продолжил писать с того момента, на котором остановился с рассветом, когда желание спать победило его: