Надежда Мамаева - Ловец [СИ]

— Да ты чего. И на тебя орет тоже? — посочувствовала поварихе собеседница, зацепившись за «на всех слуг кричит».

— Ну на меня-то не особо, я же все-таки на глаза ему редко попадаюсь… — и тут повариха сменила тему: — Так отдашь три пучка за пенс?

Подслушивать дольше я не стала: и так лотошница, у которой я перебрала в корзине почти все яблоки, смотрела на меня так, словно я инфицирована тяжелейшей формой наглости. И лишь тактичное воспитание прожжённой торговки, подкрепленное чуйкой на покупателя, не позволяет ей охаять меня.

Яблок все же пришлось купить. И вот идя по улице и переваривая как сочную мякоть, так и полученную информацию, я вспоминала господина Карлоса — папиного друга.

С детства сохранилось воспоминание о мужчине в годах, но всегда — веселым, открытым, уверенным… цельным. А внешне он казался мне скалой, волнорезом, несмотря на свою худощавость, граничащую с худобой. Но в последние пять лет его подкосила болезнь. Маги и целители лишь разводили руками. Излечению она не поддавалась. Карлос медленно угасал, превращаясь в скелет, обтянутый кожей. Но, несмотря на болезнь, он всегда поддерживал меня в трудную минуту. И пусть слезы от разбитых колен сменились плачем по ушедшему отцу… Он просто всегда был рядом.

Я и подумать не могла, что этот немощный старик так отреагирует на мою официальную смерть… Что раскусит гнусную натуру Грега. Глаза предательски защипало. Неужели в этом мире все же есть люди, которым можно доверять?

А потом на ум пришла старуха Фло. Ехидная, напрочь лишенная чувства такта, где-то суровая, но справедливая. И, несмотря на то, что меня тянуло к Карлосу, я все же решила вернуться в дом, под крышей которого провела последнюю неделю.

Вот только там меня ждал весьма неожиданный прием.

Добралась я к дому Фло уже поздним вечером, изрядно поплутав, но как оказалось, свет в царстве карги горел вовсю. Дом жил. Ругался, сплетничал, мирился и любился, ел, горланил похабные песни…

С кухни донесся голос Марлен:

— … а в газете написано, что те, кто занимаются сексом, живут дольше.

Фло, беззлобно брюзжа, парировала:

— Марлен, ты, видать, решила стать бессмертной?

Я переступила порог кухни, в которой еще утром царил разгром. Примус, что я выронила, убегая, радовал взор вмятиной и начищенными до блеска боками.

— О, явилась, не запылилась! — увидев меня, воскликнула хозяйка.

Я переступила с ноги на ногу.

— Я в отделе Оплота была, — ляпнула, не зная толком, с чего начать.

— Да мы уже в курсе, что тут произошло. Спасибо соседям. А вот ты где пропадала? — самое поразительное, в сварливом тоне и неприятных вопросах старухи сквозила… забота.

Да, меня отчитают и стребуют ответа, но перед этим — накормят и дадут отдохнуть. И вот эта такая простая, грубая забота… она согревала лучше любого кашемирового пальто.

Спустя полчаса я глотала обжигающий взвар с облепихой и рассказывала о своей поездке, которая по вечернему времени на этой маленькой кухне казалась мне на редкость идиотской идеей. А Фло лишь хмыкала, Марлен же и вовсе порою хохотала.

— Ненормальная. Кто на ловцов-то жалуется? — выдала под конец моего рассказа красотка. — Им не перечат такие, как мы… Да даже аристократы — и то лишний раз предпочитают не связываться.

Отчего-то при этих ее словах хозяйка помрачнела. А когда же разговор, перевалив далеко за полночь, все же закончился, Фло, вместо того, чтобы идти спать, зашла в каморку, в которой я провела всю прошедшую неделю, и бухнула перед моим носом газетой.

С первой полосы «\Столичных ведомостей» на меня смотрел мой собственный портрет. Он размещался аккурат под заголовком: «Сегодня состоялись похороны Хлои Элгрис, наследницы состояния в несколько миллионов…».

— Ничего не хочешь рассказать? — вкрадчиво спросила Фло.

Я молча уставилась на снимок. Мысли метались, словно стая воронья, бестолково и чаще сбивая друг друга, чем помогая. Пауза затягивалась.

Фло села напротив меня, подперла подбородок рукой и задумчиво протянула:

— Вот бывают же люди. Вроде хочешь с ними поговорить, заглядываешь в глаза. А у них такой взгляд: свет горит, а дома никого нет…

Начни она жестко, с нажимом, возможно, я бы и закрылась, ушла в себя, ощетинившись иголками односложных реплик. А тут почувствовала: эта старуха меня поймет и не осудит. Может, даже от души отругает, но не осудит.

Я выдохнула, словно шагнула с моста в реку:

— Ладно, все, что ни делается — к лучшему. Правда, не всегда к моему лучшему, но да ладно…