Надежда Мамаева - Ловец [СИ]

— Давайте живо за стол, ужинать. А потом — отнести водомерок в кальмаровый переулок Щербатому Альку. У него сегодня ставки с утра принимают.

Близнецы просияли так, словно Фло заговорила не о каких-то водомерках, а по меньшей мере о золотом прииске, доставшемся пацанам по наследству. Однако озвучил общую мальчишескую радость все же более говорливый Тим.

— Сегодня будут бега? — его глаза сверкали азартом. — А можно нам будет до ночи остаться там?

Том же лишь предвкушающе потер ладони, тоже ожидая вердикта Фло.

Старуха усмехнулась и, нарочито пригрозив пальцем, все же дала разрешение, сопроводив его емким напутствием: «Смотрите там у меня!» — и, благословив родственным подзатыльником, спровадила близнецов на кухню.

Едва они успели скрыться за занавеской, как из-за занавески донеслись звуки возни и звякающих ложек.

Фло же подошла ко мне и внимательно посмотрела сверху вниз. Она пристально разглядывала меня с минуту, которая показалась мне вечностью. Я даже сглотнула. Тишина давила на виски, и я уже была готова наплевать на страх и разорвать ее чем угодно: словом ли, всхлипом, когда Фло заговорила:

— Стало быть, Шенни? — она усмехнулась.

«Подслушивала», — догадалась я, испытывая робость, граничащую со страхом, перед этой невысокой грузной женщиной.

— Значит, Шенни, — повторила она, перекатывая имя на языке, а потом добавила: — Это моим внукам ты можешь врать, сколько угодно, но меня не проведешь.

Бряцанье ложек за шторой прекратилось, и я могла поспорить, что эти двое сейчас навострили уши. Но, видимо, бабуля знала внучков, как облупленных, потому, не повышая голоса, добавила:

— А если сейчас же не доедите, не уберетесь отсюда и не сделаете того, что я поручила, то никаких бегов водомерок вам не видать, как своих ушей!

За занавеской послышалось деловое и одновременно обиженное:

— Больно надо слушать, как лясы точат, у нас тоже свое дело есть.

— Да знаю я ваше «дело», — фыркнула бабушка. — Только и знаете, что перед подъездом новости стряпать. А мне потом перед соседками красней.

Перепалка закончилась прозаически: вместе с кашей. О ликвидации подчистую последней сообщил лязг ложек о металлическое днище мисок. А потом озорное:

— Ба, мы побежали, — и топот босых ног о половицы.

Карга повернулась ко мне:

— Так на чем это мы остановились? — и, глянув на притихшую меня, она присела рядом на край топчана. Ее руки сразу же потянулись к табуретке, что стояла рядом с моим изголовьем. Железная ложка и пузырек с мутной жидкостью гордо возвышались над облупившейся краской сиденья. Фло откупорила склянку и, накапав лекарства в ложку, поднесла ее к моим губам:

— Пей и не сопротивляйся, — приказала она.

Во рту разлилась горечь от микстуры и я, закашлявшись, спросила:

— Что это?

— Тебе должно быть хорошо известно, что это, — передразнив меня, начала старуха. — Ведь подобное лекарство, если верить целителю, ты принимала каждый день не менее трех лет. Оно гасило твою магию.

— А зачем мне его сейчас?

— А чтобы ты не рванула. Сказали постепенно, если оклемаешься, уменьшать дозу, а если помрешь — хоть не полыхнешь, — бесхитростно пояснила старуха.

С каждым ее словом вопросов у меня становилось все больше, однако и у собеседницы их оказалось изрядно. Впрочем, задавала она их в столь интересной манере, что они звучали скорее как ультиматум:

— Говоришь, что окромя имени ничего не помнишь? Ну-ну… Да и имечко явно не твое настоящее. Ты на него не откликаешься даже с первого раза. Рассказать то правду не хочешь?

Я лишь упрямо сжала губы и мотнула головой, а потом в свою очередь задала встречный вопрос:

— А зачем вы меня выхаживаете?

— За платой, — искривила губы старуха. — Олаф, племянник мой, и заплатил. Не захотел грех на душу брать. Целитель ведь тебя напоил зельем, чтобы значится ты не рванула, когда помирать будешь… Олаф то мог бы тебя по-тихому и скинуть куда-нибудь так, чтобы тела не нашли. В канаву какую, где бы и окочурилась. А он нет же, заладил: если на то воля Престололикого, чтобы ты жила, пусть так и будет. Дал мне денег, чтобы тебя выходила, и за микстуру заплатил, на всякий случай: если бы ты все же помирать надумала, то дом мой не спалила…

Ее бесхитростная речь была столь же цинична, сколь и правдива. И вот эта неприкрытая лестью и ложью правда отрезвила почище пощечины.

А старуха внимательно смотрела на меня, выжидала:

— Ну так как, не хочешь назвать настоящее имя?