Мадлен Миллер - Цирцея [litres]

– Я сказала все, что собиралась. Не спрашивай об этом больше.

Я встала и удалилась от их ошеломленных лиц. Пошла к себе, легла в постель. Ни львов, ни волков здесь не было, все ночевали в комнате сына. Откуда-то сверху следила за нами сверкающим взглядом Афина. Ждала случая метнуть копье в мое слабое место.

– Жди-жди, – сказала я в темноту.

И заснула, хоть уверена была, что не смогу.

Проснулась с ясной головой, полная решимости. Накануне вечером я устала и выпила больше обычного, но теперь вновь обрела равновесие. Я накрыла на стол. Заметила, как поглядывает на меня, ожидая новой вспышки, вышедший к завтраку Телегон. Но я была милой. И думала: чему он так удивляется? Я умею быть милой.

Телемах помалкивал, а после завтрака повел брата лодку чинить.

– Можно мне опять сесть за твой станок?

Сегодня Пенелопа надела другое платье. Изящнее первого, выцветшее до бледно-кремового оттенка. Оно красиво оттеняло ее смугловатую кожу.

– Можно.

Я хотела уже пойти в кухню, хотя обычно резала травы за длинным столом у очага, но потом подумала: зачем это мне ущемлять себя? Принесла ножи, миски и прочее. Заклятие, защищавшее Телегона, не нужно было обновлять еще полмесяца, поэтому травами я занималась лишь ради удовольствия – сушила, толкла, делала вытяжки, чтобы использовать потом.

Не думала, что мы разговоримся. Окажись Одиссей на нашем месте, стал бы и дальше, наверное, хитрить да скрытничать – просто для развлечения. Но, так долго прожив в одиночестве, мы обе, видно, научились ценить откровенную беседу.

Свет косо падал в окно, обтекал наши босые ноги. Я спросила ее о Елене, и Пенелопа рассказала, как они вместе росли, купались в спартанских реках, играли во дворце ее дяди Тиндарея. Мы поговорили о ткачестве и лучших породах овец. Я поблагодарила ее за предложение научить Телегона плавать. Она сказала, что делала это с радостью. Телегон напомнил ей двоюродного брата Кастора – своей страстностью, добрым нравом и умением всех вокруг успокоить.

– Одиссей притягивал к себе жизнь, – заметила она. – А Телегон спешит за ней и формируется по пути, как река, пробивающая русло.

Я и выразить не могла, как польстило мне, что она хвалит сына.

– Знала бы ты его ребенком! Такого безумного создания свет не видывал. Хоть я-то, признаться, оказалась еще безумней. Думала, матерью быть легко, пока ею не стала.

– Дочь Елены такой же родилась, – сказала Пенелопа. – Гермиона. Пять лет кричала, а выросла – милее не придумаешь. Я беспокоилась, что Телемах не кричал почти. Очень уж рано послушным стал. Всегда любопытно было, чем второй ребенок от него отличался бы. Но когда Одиссей вернулся домой, мое время, как видно, уже прошло.

Голос Пенелопы звучал сухо. Верной назовут ее позже в поэмах. Преданной, честной и благоразумной. Так покорно, невыразительно говорила она о себе самой. Пенелопа могла бы выйти замуж снова, родить еще ребенка, пока Одиссея не было, облегчить себе жизнь. Но она любила его неистово и никого другого не приняла бы.

Я сняла с потолочной балки подвешенный пучок тысячелистника.

– Что из него делают?

– Заживляющие мази. Тысячелистник останавливает кровь.

– Можно посмотреть? Ни разу не видела, как колдуют.

Эти слова польстили мне не меньше, чем похвала Телегону. Я освободила место у стола. Пенелопа была угодливым слушателем, осторожно задавала вопросы, пока я перечисляла составляющие и объясняла их назначение. Она попросила показать травы, с помощью которых я превращала людей в свиней. Я положила горсть сухих листьев ей на ладонь.

– Я ведь не превращусь сейчас в свиноматку, правда?

– Для этого нужно проглотить их и произнести могущественные слова. Только растения, рожденные из крови богов, являют свою волшебную силу без заклинаний. И нужно быть колдуньей, я полагаю.

– Богиней.

– Нет. Моя племянница была смертной, а чары накладывала не слабее моих.

– Твоя племянница. Не Медея ли?

Странно было столько лет спустя слышать это имя.

– Ты ее знаешь?

– Знаю из песен аэдов да представлений, что дают при дворе.

– Я бы послушала.

Она говорила, а деревья за окном потрескивали на ветру. Медея и впрямь ускользнула от Ээта. Добралась с Ясоном до Иолка, родила ему двух сыновей, но к колдовству ее он питал отвращение, а народ его презирал Медею. Прошло время, и Ясон захотел взять в жены другую – милую, всеми любимую местную царевну. Медея это мудрое решение одобрила и послала невесте дары – венок и плащ собственной работы. Надев их, девушка сгорела заживо. После Медея приволокла своих детей к алтарю и, поклявшись, что Ясону они не достанутся, перерезала им горло. Потом призвала запряженных в колесницу драконов, чтоб отвезли ее обратно в Колхиду, и больше Медею не видели.