Майкл Ши - Идем же, смертный, поищем ее душу

Как все-таки трудно поверить, что его больше нет! Он был одним из тех, о чьей смерти сообщают постоянно, и, как всегда оказывается, преждевременно, человеком-пробкой, который регулярно выныривает на поверхность, как только уляжется смятение шторма или кораблекрушения, и как ни в чем не бывало покачивается на волнах, ставших могилой многих. Однажды я и другие, кто его знал, на протяжении пяти лет считали его погибшим. За это время мне довелось посетить немало шумных пирушек, устроенных коллегами, чтобы почтить его память: эти сопровождаемые обильными возлияниями дружеские сборища проводились без всякой оглядки на строгое значение слова «годовщина». И вот после примерно одиннадцати подобных поминок, ровно на пятилетие предполагаемой кончины Ниффта, я отправился в первое мое длительное путешествие по южным морям. Странствие это в исследовательских целях было предпринято союзом ученых Эфезиона, в который входил и я. Судно, зафрахтованное нами для годичного плавания, было снабжено сложной сигнальной системой наподобие маяка, установленной на специальном возвышении на фордеке, ибо мы искали общения с каждым встречным кораблем и расспрашивали о привычках моряков, их родных краях и обо всем, что повстречали они в пути, с тем же тщанием, с каким заносили в судовой журнал наблюдения о состоянии побережья, климатических условиях и различных морских феноменах. На второй месяц пути, огибая Ледяные Водовороты, мы завидели бриг с необычной оснасткой. Поприветствовав корабль, мы легли на один с ним курс, чтобы обменяться обычными любезностями и новостями.

Хозяевами брига оказались два зажиточных торговца коврами с Фрегор Ингенса, третий, который был с ними, выступал в роли младшего компаньона и писца одновременно. Именно он разливал вино, когда наша веселая маленькая компания уселась за стол. Я посмотрел на широкую костистую ладонь, державшую кувшин над моим стаканом, скользнул взглядом вдоль длинной мускулистой руки и уставился в черные, с веселыми искорками глаза Ниффта. Он отпустил волосы и носил их заплетенными в две косы, которые укладывал в тугой узел на затылке, на манер кочевников Джаркелада. Новая прическа не могла скрыть потери левого уха, но в остальном это был все тот же Ниффт. Весь наш разговор в тот раз сводился лишь к нескольким украдкой брошенным взглядам, ибо я сразу понял, что характер его связи с купцами, которым он так заботливо прислуживал, требует строжайшего соблюдения тайны его личности. Я не стал его компрометировать, но все же не смог удержаться от улыбки при мысли о том, что за диковинный рассказ услышу я от моего друга в следующий раз, когда мы будем сидеть вместе за стаканом вина.

И теперь я тоже не стал бы его компрометировать, – а именно таков будет результат публикации этих записок, случись Ниффту вновь оказаться в мире живых. Я предпочел бы откладывать это событие до бесконечности, чем признать потерю друга, завершив словесный памятник его делам и жизни. Но я уже стар, и здоровье мое более, чем хрупко.

Никто не знает, какой срок отпущен ему на земле, и это соображение принуждает меня спешить с завершением труда, пока это еще в моих силах. Поэтому я придаю такое значение своей работе. В то же время должен признать, что за месяцы, посвященные подготовке документов к публикации, я близко познакомился с тем цинизмом отчаяния, который, очевидно, посещает на склоне жизни многих. С усмешкой задавал я себе вопрос, в чем суть моего труда. Утвердить совершенства Ниффта в глазах грядущих поколений? «Грядущие поколения» – что за леденящая душу бездна времени скрыта за этими словами! Безграничные кладбища Истории и так уже простираются позади нас. Мириады человеческих миров отцвели, завяли и уплыли на своих крохотных островках времени в одиночество вечности, а сколько их еще будет впереди – или не будет ничего совсем. Я видел древние карты мира, изображающие лики земли, совершенно непохожие на тот, к которому привычны мы, с детально вычерченными континентами, которых не отыскать ныне ни в одном из пяти океанов. Куда, на волю каких непредсказуемых течений отдаю я рассказ о жизни близкого мне человека, в каком водовороте суждено ему погибнуть, что за мудрецы будут ломать над ним головы, пытаясь проникнуть в его тайну, если ему суждено уцелеть?

Но я поборол мой усталый цинизм, признав его бесполезной и детской ошибкой. Хотя горящий в ночи огонь и ничтожен в сравнении с окружающей его тьмой, все же его первая и настоятельная потребность – отдавать столько света, сколько в его силах. Отрицать существование темноты глупо, преувеличивать ее значение – бессмысленно. Осмелюсь утверждать, что помнить об этом полезно не только мне, но и многим моим согражданам.