Ингвар Нинсон - Красная книга [СИ]

Нинсон заклинал Мактуб руной Феху, чем почти доконал призрак фамильяра.

Тот лежал рядом с Грязнулькой. Ободранный и чуть живой. Бока дымной шерсти ходили ходуном. Больной янтарный глаз следил за Великаном.

Мортидо почернел и будто бы оплавился, когда Нинсон надел его на указательный палец. Изящная ювелирная красота перстня пропала, и он превратился в бесформенный кругляш каменного пряслица, стиснувшего палец.

Нинсон затащил тело Целлии Циннци внутрь раскисших поленьев. Снизу и сверху присыпал все мелкой трухой, и ветвями. Сбережёнными под курткой сухими щепами. Он вылил масло, которого оказалось совсем мало. Деревянную фляжку с трещиной вдоль бока бросил на плащ тиуна. Рядом бережно положил мечи и люмфайр.

В последний момент вспомнил о карманах плаща. В одном нашлась тряпица для протирки клинков. А в другом пузырёк с кровью Хорна. Ингвар забрал и т и другое. Тряпочка была сухой и промасленной. А кровь Хорна ещё понадобится ему, чтобы разыскать Бранда. Нинсон поблагодарил тиуна, надеясь, что Лоа, читающие его Мактуб не сочтут это кощунством или издёвкой. Но надеялся, что следившая за ним с респа Целлия Циннци не сочтёт этот жест слишком наигранным.

Нинсон с большим трудом разжёг хлипкий огонёк, который благодаря маслу, быстро обосновался на сухом пяточке под телом тиуна. Пламя быстро пожирало промасленную тряпицу, сухую щепу, кору, мох, остатки трута и всё, что мог предложить ему Нинсон. Но оно не желало браться за мокрую кору.

Огонь горел только в одном месте, поджаривая тиуну задницу. Это могло бы быть даже забавно, если бы это была не мёртвая по его вине женщина. Нинсону нервничал и суетился, а в голову не приходило ничего путного. Только самые разные вариации хохм про подгоревшую задницу.

Ингвар ненавидел себя за это, но ничего не мог поделать.

Даже ударил себя несколько раз:

— Заткнись, заткнись, заткнись.

Но без результата. Тогда он начал приговаривать:

— Улыбаешься, значит...

Стало ещё хуже.

— Значит ты, конченный ублюдок, раз улыбаешься...

Девочка смотрела на него странно. В этот момент он понял, что она не смеялась. И вообще, наверное, не умела самозабвенно хохотать или хихикать, что если она и научится когда-нибудь улыбаться, то смеяться вряд ли. То, что он тогда слышал, это покашливание, простуженного зверька, не было смехом.

«Сделай всё, что зависит от тебя, а в остальном положись на судьбу».

Настойчивость смягчает судьбу. Настойчивость. Настойчивость.

«Да. Это лучше подходит сегодняшнему утру».

Масло прогорало.

Даже на те поленья, которые были под самой Целлией Циннци попадало всё больше воды. Одежда тиуна промокла и вода просачивалась вниз. Нинсон обещал уничтожить люмфайр. Покатал в пальцах запаянный стеклянный шарик с ядрёно-бирюзовой жидкостью. Попытался рассмотреть чёрную икринку внутри. Без толку.

— Всё. Без толку, — громко сказал Ингвар и бросил шарик в оргоновую лампу.

Шарик разбился, и люмфайр залило слизью, которая не горела и не испарялась, а шипела и пенилась. Потом люмфайр треснул, как переспелый орех — вдоль. Хотя Нинсон скорее ожидал, что люмфайр разобьётся, как обычная стекляшка. Оргоновая лампа раскололась, а потом развалилась на две части. Красная жидкость мгновенно смешалась с шипучей жижей, загустела, и как розовая дохлая медуза провалилась вниз, под неплотно составленные поленья. Прежде, чем выпасть из костра тело медузы шлёпнулось в пламя, почти погасив его.

Можно было заготовить дров, разбить из плаща и веток шалаш и переждать. Поспать сколько можно. А как распогодится, закончить начатое. Но Ингвар не мог ждать.

Во-первых, он рисковал потерять руку. Но он уже так устал, что готов был объяснить себе, почему лучше сначала поспать, а потом идти.

Во-вторых, он мог упустить Бранда. Нужно во что бы то ни стало попасть в Бэгшот.

— Бросим её? — спросил он.

«Что тебя смущает? То, что останется доказательство? Тиун с никером в башке? До правды несложно докопаться. Просто Бэр не дознаватель. Твоё счастье, что они не осматривали тиуна. И не надо оставлять им эту иньскую возможность — надо сжечь тело. Хотя бы голову. Нет?»

На это Ингвар ничего не ответил, ни вслух, ни про себя.

«Тогда что? Явно должно быть что-то более сентиментальное. А-а-а... Понимаю. Просто некоторый неясный моральный долг? Слушай, это просто пахтанное чувство вины. Если бы я не умел через него перешагивать, я бы вообще никогда ничего не добился. Давай. Улыбнись, пока не сломался! Настойчиво смягчай судьбу! Или как ты там говоришь? Двадцать-двадцать-двадцать!»