Полина Громова - Смеющаяся Тьма

Есть, впрочем, одна идея. Когда мне было лет восемь или девять, мои ровесники всем двором играли в очень забавную игру. Названия у нее не было, но суть состояла в следующем. Мы брали какого-нибудь общего знакомого, неважно, взрослого или ровесника, и придумывали про него что-нибудь очень-очень странное, а потом всем двором отправлялись на поиски доказательств. И, что самое интересное, находили! Нужно было только хорошо выдумывать и связывать события между собой. Вот, например, моя мама. Что, если она после заката оборачивается белой полярной совой и носит письма ученым, работающим далеко на севере? Игра глупая, но смысл в ней кое-какой есть, можно действовать по ее правилам, и тогда…

Когда мама повернулась, я чуть подавился своим завтраком. На ее домашнем платье, у самого воротника, лежало мягкое белое перышко. Оно могло быть из подушки или перины — откуда угодно. Но какой получился эффект!.. Совпадение.

У меня есть месяц на анализ таких вот совпадений. Не очень мало, чтобы торопиться и действовать опрометчиво, но и не так много, чтобы расслабляться… Если я вообще решусь принять предложение Хельги… Если у меня хватит духа связаться с ней.

Позавтракав, я пошел к нашему соседу, деду Симеону. Я часто бывал у него, когда не работал в лавке.

Дед Симеон просыпался поздно, но когда я зашел к нему, он уже по своему обыкновению полулежал в кресле, поглядывая в незашторенное окно. Моего прихода он не слышал, поэтому я подошел к нему, тронул за плечо, кивнул.

— А, здравствуй, Рик, здравствуй…

Дед был совершенно глухой, но умел читать, да и зрение сохранил прекрасное. Как-то раз я написал ему свое имя на бумажке, чтобы он мог меня хоть как-то называть.

Я оглядел комнатку в поисках большой кружки с отбитым краешком, нашел ее на старом трюмо с потемневшими зеркалами, среди всякого хлама. Взял ее, показал деду Симеону.

— Да, милок, будь так добр, принеси старику горяченького чайку.

Я кивнул и отправился на общую кухню. Елана, рыхлая рябая тетка, как раз вскипятила на очаге чайник. Разумеется, я спросил у нее разрешения, прежде чем налить для деда кипятку. Чай у него был свой.

— Достань там, в ящике пряники. Юрис принес, — дед указал головой на нижний ящик трюмо. Там действительно лежали пряники. Завернутые в плотную бумагу, еще свежие.

— Да ты бери, бери, не стесняйся, — дед прихлебывал чай шумно, смаковал каждый глоток. — Ты книжку-то прочитал?

Я кивнул, поднялся было, но старик остановил меня жестом.

— Сиди, сиди. Пусть у тебя будет, потом Юрису сам отдашь. Я все равно читать не буду… К чему мне книги… Да и вам, молодым, они тоже ни к чему.

Я старательно изобразил удивление. Старик хрипло засмеялся, чай заплескался из чашки, несколько капель упало на вытертые брюки деда.

— Книгам нельзя верить, — пояснил дед. — В них неправды много.

«Неужели на свете нет правдивых книг?» — подумал я. Отец очень любил исторические хроники, но говорил, что даже в них привирают. Потому что самые серьезные ученые тоже люди и тоже кому-нибудь служат.

— …Книги только отвлекают от настоящей жизни. То, что человеку нужно, он из жизни узнает, а в книгах бывает то, что ему не нужно знать…

«Но если я хочу знать больше?», — хотелось спросить мне.

— …Юрис все читает свои книги, ты вот тоже. Читаете, ночами не спите, а зевнете — так и рот позабудет закрыть. Глаза портите, масло зря жгете. Только что вам из этих книжек пригодиться? Польза-то в них какая?

«Возможно, никакой, — на этот раз согласился я. — Но жить не так противно».

Мы с дедом Симеоном часто так разговаривали — по несколько часов к ряду об одном и том же и, в сущности, ни о чем. Я не любил эти разговоры. Со стороны могло показаться, что я рассчитываю на какую-то благодарность за заботу о старике. А ведь ничего такого никогда не было. Просто мне нравилась его тишина, как некоторым собакам нравится спать под кустами с ароматной листвой. И я бывал бы здесь еще чаще, если бы старик вовсе молчал. Но у старика было простительное словонедержание, а с внуком ему обстоятельно общаться не удавалось. Он приходил пару раз в неделю от силы на четверть часа — просто проведать старика. Странноватый он вообще был мальчишка. Путал имена, плохо запоминал лица людей. Но книги, которые он читал… О, эти книги…

Сколько себя помню, книги всегда были моей страстью. Зная это, отец потакал моему увлечению: не было такой поездки, из которой он не привез бы мне новую книгу. Он и сам любил читать, хотя читал не часто. Успеваемость в школе у меня была не очень высокая, я мог не поступить в университет — но все это переставало иметь значение, когда мне в руки попадала очередная книга. Я находился в странной зависимости от книг: словно моя привычная действительность вдруг прорывалась, и в нее вторгался совершенно иной мир. Древняя история, деяния великих правителей и славные битвы, дальние страны, мудрые мысли — все это завораживало меня. Если же в книге рассказывалась какая-то история, я так близко принимал к сердцу все происходящее, что оно становилось для меня более настоящим, чем те события, которые происходили со мной самим. Порой мне хотелось даже поселиться в книге, чтобы жить с ее героями. Мне часто хотелось сделать что угодно, лишь бы моя жизнь стала похожей на одну из тех, книжных жизней — даже если она из-за этого станет короткой. И невозможно было понять, что так отталкивало меня в моем привычном мире, ведь я отнюдь не был каким-нибудь несчастными или обделенным. Более того: эта странная жажда иного проходила, угасала вместе с впечатлениями от очередной прочитанной книги. И я снова был согласен жить дальше, снова с готовностью смотрел в будущее — и снова мечтал о новой книге… И отец, конечно, привозил ее. Для него мое увлечение совсем не казалось опасным, да и моя успеваемость была не очень важна, ведь он хотел, чтобы я прежде всего продолжил его дело. Пока он верил, что я сделаю именно так, я мог делать все, что угодно. И я — читал.