Татьяна Коростышевская - Кисейная барышня

Грассируя тихонько «chère», я с тоской посмотрела на опустевшее блюдце. Что ж, Серафима, с этого самого мгновения ни единого пирожка, пирога либо бублика! А также баранки, расстегайчика, сочника или пышки. Блины и оладьи также под запретом.

Я поворотилась к окну, будто призывая в свидетели зарока большую ноздреватую луну, повисшую у самой кромки моря. От ночного светила ко мне бежала лунная дорожка.

А неплохо было бы сейчас оказаться там, ступить остроносыми туфельками в серебро, так как бывает только во сне. Только вот без Маняши я этого абсолютно точно позволить себе не смогу, чтобы намечталась обувка по последней мокошь-градской моде да чтобы взмахнуть свободно подолом бального платья, расшитого жемчугами…

Я широко зевнула, прикрыв ладошкой рот. Не время дремать, совсем не время.

В коридоре затопотало, да так гулко, что даже лунная дорожка за окном, кажется, пошла рябью. А ведь в ней кто-то есть, в морской, совсем уже студеной водице. Силуэт какой-то мерещится, вроде даже женский. Я вытянула шею, прищурилась, пытаясь поймать этот морок взглядом.

— Уф. — Топот закончился у моей двери. — Думала ужо на пристани почивать улягусь. — Маняша промаршировала к креслу и плюхнулась в него, закидывая за спину кисти шали. — Умаялась. Исстрадалась вся в думах, как там мое чадушко без меня.

Я хмыкнула, многозначительно кивнув на пустое блюдце:

— Чадушко тоже исстрадалось, пирожками вон думы зажевывало.

Маняша надула губы и сняла сначала шаль, а потом и плат, оставив на голове легкую льняную косынку. Нянька моя, хоть и была всего несколькими годами старше, успела не только сходить замуж, но и овдоветь. А вдовицам загорским простоволосыми ходить не положено. Особенно ежели вдовица не абы кто, а при фамилии-прозвании. Подозреваю, что за своего Демьяна она только ради фамилии и пошла. Неёлова! Так себе слово, если начистоту. Неёлами в наших краях исстари неудачников кликали. Маняшин супружник, напившийся о прошлой зиме да угревшийся до смерти в сугробе, мудрость народную подтвердил. Только вот об навеки ушедших либо хорошо, либо ничего, так что я даже думать дальше о Демьяне Неелове не собиралась. Бог дал, Бог взял.

— Опять глаза портила? — Маняша наконец рассмотрела оставленный на подоконнике талмуд.

— А что делать-то без тебя было? — точно так же возмущенно вернула я вопрос. — Спать нельзя, а после еды меня завсегда на сон клонит.

— Так рукоделием бы отвлеклась! Вышивку вон с травеня закончить никак не можешь!

Я покраснела, закончиться мое творение могло со дня на день бесславной кончиной, ибо, что делать далее с переплетением скособоченных стежков и узелков, я попросту не представляла.

— Можно подумать, для вышивания глаз не нужно, — пробормотала уныло и перевела разговор: — Так какие новости? Не зря же ты путешествовала?

— Не зря. — Маняша не стала стыдить меня за криворукость. — Все, как ты велела, сделала. На пароходике до пристани, от нее рысью на почтамт. Погоди, рассупонюсь.

В процессе рассупонивания на столик легла свернутая трубкой газета и несколько почтовых конвертов.

— От батюшки весточка?

— Сама будто не посмотрела. — Я поддела краешек одного из конвертов ножом для бумаг.

— Я-то посмотрела, — с расстановкой сообщила Маняша, — только вот в приличном обществе принято такие вопросы задавать.

— От батюшки, — вздохнула я, вытряхивая на стол стопку банковских билетов и клочок бумаги с запиской, рукою Карпа Силыча Абызова самолично накорябанной.

— Пишет что? — Этот принятый в приличном обществе вопрос был задан вполне рассеянным тоном, ибо Маняша озвучила его, не отрываясь от пересчета денег.

— Жив, здоров, чего и мне желает, — грустно ответила я, наблюдая, как свежая наличность укрывается в окованном дубовом сундучке. — А также выражает надежду, что я фамилии Абызовых не посрамлю.

— Этого мы тебе никак позволить не можем, — кивнула Маняша, запирая сундучок и пряча ключик на своей дородной груди. — Я завтра к управляющему наведаюсь, счета оплачу. Мымра-то свои бумаги поднесла?

Мымрой Маняша величала мою кузину Наталью Наумовну.

— Поднесла, — кивнула я. — Ты уж, будь любезна, попроси ее расходы сразу на мой счет писать, чтоб в будущем неприятных ситуаций не возникло.

Наталья Наумовна, в отличие от меня, парвеню, дама самая что ни на есть благородная, старинного дворянского рода Бобыниных, ей о презренном металле думать никак нельзя. Об этом Натали мне сообщила самым холодным тоном третьего дня, присовокупив сожаления о том, что согласилась сопровождать меня в курортных развлечениях, не подумав о последствиях сего решения. Я краснела, бледнела, но терпела ее упреки. Кузина мне нужна, ох как нужна. Без благородных родственников в моем деле никак не обойтись. Да и уроки французского, что изредка мне от нее перепадают, очень кстати.