Елизавета Дворецкая: Дар берегини. Последняя заря [litres]

– Это так. Я владел им тридцать лет и знаю о нем все.

– Наши люди, которые нашли тело, рассказали, будто бы, как только дух покинул уста Святослава, меч в его руке обратился в прах, а прах развеяло ветром. Отец приказал казнить их как воров, хоть они и клялись, что даже не прикоснулись к этому мечу.

Свенгельд помолчал, потом кивнул:

– Этого я не ждал… Хотя волю Одина знает только его жена, больше никто. На этом мече лежало заклятье, что он будет служить до тех пор, пока двенадцать воинов не падут в своей последней битве, держа его в руке. До меня этих владельцев было десять. Мой сестрич Улеб был одиннадцатым. Святослав – двенадцатым. Я не знал, каким образом Один заберет назад свой дар… – Он запнулся, представив валькирию, шлемоносную деву, которая сойдет с неба, чтобы взять изделие древнего кузнеца и колдуна из цепенеющей руки последнего владельца. – Но неудивительно, если он обратился в прах, едва получив двенадцатую жизнь…

– Я расскажу отцу, – с почтительным удивлением ответил молодой печенег.

– Вы привезли, о чем мы уговорились?

– Слово князя тверже камня! – Янар улыбнулся и показал на воз позади его людей.

Свенгельд подъехал к возу. На нем лежало нечто, завернутое в два порубленных, окровавленных плаща грубой шерсти. Много, очень много раз за свою долгую жизнь он видел окровавленные тела, подобранные на поле битвы, но сейчас его кустистые седые брови дернулись вверх.

– Что за свинью вы мне привезли? – Свенгельд поднял глаза на печенега и нахмурился. – Это не он! Ты думаешь, я не знаю, каким он был?

Янар сделал знак плетью, и двое его воинов сняли плащи.

По стайке русов пробежал изумленный ропот. На дне воза лежало тело мужчины; на нем был поистине роскошный греческий кафтан темно-малинового шелка, затканный золотистыми узорами в виде орлов с расправленными крыльями, однако драгоценный шелк был изрублен почти в лохмотья и густо залит засохшей кровью. Вот что Святослав надел в последний бой – лучшее, что у него было, и в этом кафтане, погибшем с ним заодно, он предстал перед Одином, потому что снять его носить кому-то другому не получится.

Но внимание привлекало не это. У тела не было головы, оттого оно и показалось таким коротким.

– Если ты и впрямь хорошо его знал, то сможешь узнать и без лица, – усмехнулся печенег, поигрывая плетью.

– Где его голова? – Свенгельд упер в него суровый взгляд.

– Его голову отец оставил себе. Он сказал, что Святослав храбро бился и погиб достойной смертью. Он был храбр и неукротим в своем желании славы. Отец прикажет сделать чашу из его черепа, чтобы вкушать с питьем его смелость и доблесть.

Свенгельд стиснул зубы. Он не желал добра погибшему, но отдать самое лучшее в нем вошееду казалось унизительным.

– Так вы его возьмете? – Печенег встряхнул плетью. – Или я напрасно тащился сюда от стана, пока наши пируют и веселятся?

– Возьмем, – обронил Свенгельд. – От погребения тела без головы немного проку, но не бросить же кости русского князя в степи!

– Вам же не довезти тело до Киева. Если вы его сожжете и доставите женам и сыновьям прах, им можно и не знать, что головы здесь не было! – ухмыльнулся печенег. – Или можете дать ему с собой чью-нибудь другую голову!

Свенгельд не ответил.

В юрте, поставленной на низкий широкий воз, было совершенно темно. Князь Куртай не понял, что его разбудило; словно бы движение почудилось ему в темноте. Мгновенно он сел, сжимая в руке кинжал, откатился со своей кошмы в сторону, уходя из-под возможного удара, и прислушался. Было тихо… и все же не оставляло чувство, будто здесь кто-то есть.

– Балбика! – окликнул он. – Тангюль? Это вы возитесь?

Но жены, спавшие в женской половине юрты, не ответили.

– Не тревожься, сынок! – раздался совсем другой женский голос. – Это я, пришла проведать, все ли у тебя благополучно. Хочешь пить?

– Хочу, – ошалело ответил Куртай: после пира у костров голова была как камень, а в горле пересохло.

Он узнал голос своей матери и сразу ощутил себя маленьким мальчиком, живущим в юрте отца, князя Айбара. В этот миг он не помнил, что лет тридцать прошло с того дня, как он слышал этот голос в последний раз.

– Вот, возьми. Бери же!

Как зачарованный, Куртай поднял руки, и в них легли прохладные бока округлой чаши. Куртай припал к ней и ощутил вкус молочной сыворотки. Отпить не успел – опомнился, будто проснулся еще раз, уже по-настоящему. Никакой чаши в руках не было.