Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

– Как выдала? Они ее били, что ли?

– Да вроде не били… Дядька сказывал, кияне сказали, чад в таль возьмем, а она в сердцах и скажи: мол, не там ты врагов ищешь, в дому своем поищи… И сказал он, коли встретится с тобой здесь, в Искоростене, то вернет их, а если нет – в Киев увезет.

Хвалимир стиснул зубы. В голову ударила жаром кровь, а в сердце разливался холод. Да, он увел из Малина, своего родного гнезда, почти всех молодых мужчин и отроков, способных сражаться, и вместе с ними у него для встречи с Ингером набралось более пяти сотен ратников. Он наказал выслать к нему в Искоростень гонца, когда Ингер выйдет из Малина, чтобы ждать в готовности. Но до последнего не был уверен, чего желать. Если бы удалось взять Ингера живым или хотя бы вынудить к переговорам, то можно было бы требовать снижения дани или вовсе ее отмены, избежав большого кровопролития. Этим Хвалимир нарушил бы свое соглашение со Свенгельдом, но не видел в том большой беды: Свенгельд сюда больше не придет, а нарушение договора воевода будет таить, как и само его заключение.

Но пленение Владимы и детей все меняло. Киевский князь – не простачок и позаботился прикрыться от возможной опасности. Пока они в его руках, он не сдастся в плен и ни на какие уступки не пойдет.

Два дня он в дороге, значит, с обозом русы отстанут от вестника еще на один день. Завтра к вечеру они будут здесь, возле Искоростеня.

Сердце гулко билось в ожидании решительной схватки. Сомнениям пришел конец. Договор со Свенгельдом будет выполнен – Ингер сам лишил Хвалимира выбора.

Эту ночь Ингер провел беспокойно. В избе древлянской веси между Малином и Искоростенем гриди лежали вповалку – на лавках, на полатях и на полу. От дыхания множества людей было душно, в воздухе висел густой запах мокрой кожи, шерсти, шкур, сохнущей обуви и прелой соломы, которой для тепла набивают поршни. Все время кто-то то храпел, то сопел, то кашлял, то бранился в полусне, мол, не толкайся. Доброн во сне пел – Ингер давно знал эту его особенность, но сейчас, в этой избе, неразборчивое мычание, перемежаемое бессвязными словами, казалось вдвойне тягостным.

Сквозь тонкий покров сна Ингеру виделось, будто Прекраса сидит возле его лежанки, держа в руках золоченую чашу. Ингера мучила жажда, он знал, что ему нужно встать и взять у нее эту чашу; сознание проваливалось в сон, и он видел, как встает, берет чашу у нее из рук и пьет; вздрогнув, он просыпался и обнаруживал, что все еще лежит, а жажда все еще его мучит, и опять ему казалось, что он встает, и опять это был только сон…

Но вот наконец Прекрасе надоело его ждать. Сквозь опущенные веки Ингер ясно видел, как она наклонилась, поцеловала его, потом выпрямилась, повернулась и ушла. Вода струилась с концов ее длинных волос, почти достающих до пола, и мокрый след оставался позади нее на деревянном полу. Ингер мучительно тянулся за ней, но не мог двинуться, скованный чарами сна.

Когда же наконец проснулись гриди, зашевелились, кто-то стал заново растапливать печь, застучал топором, Ингер проснулся окончательно, уже по-настоящему. Но так и не смог вспомнить: выпил ли он из той чаши хоть один глоток?

Между Малином и Искоростенем было всего два дневных перехода и один погост по дороге, однако сегодня начинался четвертый день пути. По засыпанной снегом дороге, прорубленной в лесах еще при старом Ельге, конный отряд продвигался медленно, и дважды пришлось ночевать в древлянских весях. В нынешней было пять дворов, и все поместились, только хозяев-древлян отправили в бани, благо там тоже есть печи. Теперь до цели оставалось немного, меньше одного дня, и Ингер рассчитывал в следующий раз заночевать в погосте близ Искоростеня, в полутора верстах.

Сидя на лавке, где спал, Ингер чувствовал себя разбитым и совсем не отдохнувшим. Открыли дверь, чтобы дать выход дыму, но все равно в низкой избе глаза щипало. Ингер зажмурился, потом вытер глаза рукавом. Во дворе разводили костер, двое отроков возились с остатками разной дичины – зайцев, глухарей, одной косули, – которую взяли вчера по пути и поджарили на ужин. От дичины оставались одни объедки, разные жесткие обрезки и обглоданные кости, однако их свалили в котел, чтобы приготовить на этом отваре кашу из толченого ячменя. И это на весь предстоящий день…

Ингер подавил вздох, не желая показывать дружине, как он устал. Ему двадцать пять лет, а он чувствует себя на все сорок пять. Слишком молод он был, когда принял на плечи эту огромную державу, кое-как собранную из наследия отца и дяди. Первый неудачный поход на греков, попытки если не приобрести новых данников, то хотя бы не упустить старых, необходимость укрощать ретивых воевод и соседских князей, набивающихся в родню… Смерть двух первых сыновей, непрерывная борьба за то, чтобы усидеть на своем столе… И с кем борьба – с каким-то сыном рабыни! За семь лет Ингер так устал делить со Свенгельдом то, что должно принадлежать ему одному, что жаждал покончить с ним одним ударом. Тот, как видно, тоже, если малинская княгиня не солгала насчет его свидания с Хвалимиром. Но теперь этому соперничеству конец! Ради будущего блага Святослава нужно избавить его от сыновей Свенгельда, которые вот так же будут посягать на его достояние. Свенгельд сам сунул голову в петлю, когда связался с древлянами. Больше он не будет заслонять Ингеру путь к славе.