Татьяна Иванова: Охотники и ловцы рыб [СИ]

Скорый и неправедный суд над сыном Вроцлавского воеводы состоялся прямо во дворе замка воеводы при стечении потрясенного народа.

Всеслав скрестил руки на груди и молчал, понимая, что оправдываться бесполезно. Всем собравшимся нужно было свалить на кого-нибудь вину за гибель короля, чтобы никто не подумал ни на кого другого. Слишком много разнообразных течений бурлило сейчас в Польском королевстве, между которыми не так давно умело лавировал прирожденный вождь, первый польский король. Но, лавируя, властитель многое замедлял и останавливал. И многие им были недовольны. Слишком многие. И, чтобы немедленно заставить замолчать тех, кто обвинял противников в скорой смерти Болеслава, нужна была жертва. Всеслав, за которого кроме погибшего короля оказалось некому заступиться, подходил идеально.

Ну и к тому же, хотя истина никого здесь не интересовала, но он действительно был последним, с кем король разговаривал перед смертью, да и еще с глазу на глаз.

Обвиненного в убийстве своего короля рыцаря окружали решительно настроенные воины, соратники пана Герхарда. Сам Вроцлавский воевода, пан Гумберт со значительной частью своих людей стоял поодаль, не вмешиваясь. Всеслав один раз взглянул на него, усмехнулся и больше в ту сторону не смотрел.

А в другую сторону, туда, где в толпе простого народа стояла Любава, он попросту боялся смотреть, хотя именно туда ему хотелось смотреть неотрывно. Он боялся привлечь к ней внимание враждебно настроенных воинов, но изредка все же их взгляды встречались. И той боли и нежности в ее глазах, которые он видел, было достаточно, чтобы Всеслав мог встретить свой конец достойно. Когда вот так, хладнокровно, не в бою, смотришь в глаза собственной смерти, то все силы души уходят именно на то, чтобы достойно продержаться до того момента, когда она наконец придет, эта страшная проводница в мир мертвых. Больше уже ни на что сил не было.

Но он с легкой усмешкой на губах, скрестив руки на груди, сохранял видимое спокойствие во время зачитывания обвинения в злодейском убийстве короля Болеслава.

— Признаешь ли ты свою вину, бывший рыцарь Всеслав из Вроцлава? — все-таки задал формальный вопрос пан Герхард по окончании чтения обвинения.

— Нет.

— Правильно, сынок, держись.

Из толпы простого народа вперед протолкался все им хорошо известный человек.

— Отец Афанасий, — пронесся гул голосов над двором.

— Я говорил с вашим королем после того, как Всеслав вышел от него, — не спеша заговорил монах в звенящей тишине. — Болеслав был здоров. Они со Всеславом ничего не пили и не ели. Отравить короля он так же никак не мог. Я свидетельствую, что Всеслав невиновен.

— О чем ты говорил с королем? — спросил пан Герхард, прищурившись, как если бы целился из лука. — И как ты вообще вышел на свободу после вашего разговора, если король был жив и здоров?

— Я сказал ему, что чаша терпения Господня переполнена. Или он покается в своих грехах, особенно в убийстве моих единоверцев, или немедленно погибнет лютой смертью. И не во власти вашего короля было задержать меня в тот момент.

— Ах вот как, — сквозь зубы процедил пан Герхард.

И его самого и большинство его соратников уже отлучил от церкви архиепископ Гаудентий за эти самые убийства чужестранцев монахов. Терять рыцарям уже было нечего. Старику епископу объяснить ничего было нельзя. Его могло удовлетворить только публичное покаяние в содеянном и выполнение наложенной, довольно-таки позорной епитимьи. Какие они, спрашивается, ревностные христиане, если им в церкви можно находиться только в притворе, босиком, в одной рубашке кающегося грешника?! Да уж лучше вообще в эту церковь не ходить.

От жгучей ненависти королевских рыцарей во дворе стало жарко, несмотря на вечернюю прохладу. Между Всеславом и ненавистным монахом они выбирали несколько мгновений.

— Так значит это ты — настоящий изменник, — с ненавистью проговорил пан мечник, обращаясь к ушедшему в молитву, облаченному в простой серый подрясник, старому человеку. Налетевший ветерок распушил отливающую серебром бороду монаха.

— Вы позорите короля, — вмешался стоящий рядом Всеслав, — признавая, что слабый старый человек, не воин, сумел его убить.

— Уберите его, — отдал приказ пан Герхард, не желая слушать никаких доводов разума. В глазах пана мечника горело пламя ненависти и острое желание отомстить.

По знаку руки пана Герхарда Всеслава выволокли за пределы кольца вооруженных рыцарей, сомкнувшихся вокруг одинокого священника. И недавний осужденный внезапно ощутил неподконтрольное разуму острое блаженство, оттого что остался жить. Он чуть не засмеялся от неуместной радости.