Карина Вран - Днем с огнем

"Встретился мне вот сегодня Виталик", — кряхтя, перекатываясь и стараясь не выть от болевых взрывов, вспоминал я начало очередного урока биологии. — "Он пронесся мимо, задел на бегу. Ни: "Здрасьте, Евгения Альбертовна", — ни: "Извините, Евгения Альбертовна". Ничего, думаю я: Земля круглая, подкатишься. И вот Виталик приходит ко мне на урок. С опозданием всего-то на десять минут. Пустяк, не правда ли? Вот и нет, не пустяк, теперь моя очередь. Катись, Виталик. Хоть домой, хоть к директору. Катись колбаской по Малой Спасской".

Я был не Виталик. Малая Спасская была в другой стороне. Но я катился. На губах застывал горький привкус желчи с примесью железа.

Честно сказать, я всегда был уверен, что флэшбеки в фильмах — это чтобы сходить за пивком к холодильнику. Или отнести уже выпитое пиво к белой фаянсовой неизбежности. Причем зритель ничем не рискует: герой в передышке между важными событиями вспоминает, как было хорошо до того, как злодей уничтожил жизнь на планете; случайный псих вырезал всю семью героя; компания-конкурент провела хитрую диверсию; нелюбимая мачеха отравила морскую свинку герою… Можно продолжать очень долго. Так вот, в кино каким-то давнишним воспоминаниям есть место и есть время. Герой повспоминает, соберет в кулак свою решимость и бросится дальше творить великие дела. Во имя, в память, вопреки — нужное подчеркнуть. А зритель как раз успеет вернуться с пивчанским — аккурат к великим делам.

Тут же я осознал: в жизни все работает не так. В жизни память подкидывает тебе разные картинки прожито́го в самый неловкий и неудобный момент. Например, когда ты катишься и отплевываешься своей кровью. Тебя всего выворачивает, тело почти не слушается, мозг в отключке от боли, а ты не можешь не хмыкать, потому что ты — колбаска, и ты катишься, как завещала твоя школьная учительница с юморком.

Собираешь мокрыми губами грязь с пола, который не мыли не меньше века, делаешь еще оборот, сплевываешь и снова похмыкиваешь. В промежутках между рвотными позывами.

Теперь в меня никто не упирался.

Я воззвал к живому огоню.

Боль ненадолго схлынула, отступила к затылку. И снова ударила — но этот удар показался слабее прежнего. Терпимее.

Новая волна живого огня.

Слух вернулся. Согласно этому слуху, рвотные позывы настигли не только меня.

Я собрал конечности, поднялся на четвереньки. Такая себе поза для противостояния неведомой угрозе, но всяко лучше "колбаски".

Еще огонь. Больше огня! Выжечь к хренам эту дрянь из башки!

Попустило. Даже просвет перед глазами замаячил. В просвете — миниатюрная, почти кукольная фигурка, то ли цепляющаяся за перила, то ли поднимающаяся, за перила держась.

— Доброго дня, Ваше Императорское Величество, — натужно, но уверенно звенит в пространстве.

Свод высок, со стен содрано все, что сдиралось — и эхо получается не хуже, чем в лесу.

— Чество-чество…

"Достойные — отринут тьму. За веру, во имя справедливости", — осыпались песчинки в отголосках тьмы. Уже не тьмы — лучей и дорожек от верхнего света на лестнице, на которой распрямилась во весь рост хрупкая фигурка.

— Мы нарушили Ваш покой, о чем сожалеем, — продолжала Таша. — Одна из нас испытывала стремление прийти в Ваш замок. И вот мы здесь.

— Зов… Стремление… Помощь страждущим… — голос из ниоткуда пронизал все помещение. — Страждущим… КТО?

Я говорящего не видел, хотя и пропускал сквозь себя пламя так часто, что огни плясали перед глазами.

У основания лестницы зашевелился комок. Распрямилась спина. Ханна.

— Сердце одно на два тела. Справедливости ищет. Страдания. Вера. Тоска. Следуйте за мной. Сопровождающим, статс-даме, адъютантам, дозволено пройти. Даже тому, в ком нет жизни.

Я наконец его узрел: тускло-серое нечто с человеческим силуэтом, сквозь которое просвечивает стена. Как в этом Бартош опознала венценосца? В простой ночной рубахе, но в ботфортах, с широкой полосой клубящейся тьмы там, где у живого человека шея, с тьмою вместо левого виска. Ни короны, ни прочих символов власти.

Впрочем, если не тупить и вспомнить, кем строился этот замок, и кто вскоре был в нем убит предателями, все быстро вставало на свои места. Даже тьма вместо шеи.

Две сотни лет… Две сотни лет в бестелесности и ненависти к предателям. Тут и тьма оголодает, и букашки-мозгоеды заведутся.

Призрак плыл, не касаясь запыленного пола. За ним молча, с опаской, двигались мы. Подозреваю, мне, благодаря живому огню, идти было легче всего. Ханна скалилась с каждым шагом. Джо пошатывался. Макс то и дело сплевывал кровь и вроде как даже осколки зубов. Ташу штормило, хотя, как я понял из очень краткого обмена впечатлениями (присутствие ведущего нас по дворцу призрака к долгим беседам не располагало), ей досталось меньше всех. Как бы эхом, фоном от нанесенного по нам четверым (мне, Джо и обоим хвостатым) удара. Я подхватил ее под локоток. Предложил вполголоса понести рюкзак, но получил отказ.