Карина Вран - Днем с огнем

А потом пошла тягомотина: непросто убедить себя в том, во что веришь с оговорками, донести убежденность эту до того, во что и веришь, и не веришь. Еще и на больную голову… Да, сам видел, держал на ладони сияние. Да, не считал говорящего манула и босоногого малорослика своими воображаемыми собеседниками, но что-то внутри противилось, мешало, ставило палки в горящее колесо.

Когда же эти внутренние "палки" под напором (я упорный, местами упертый, говорил ведь уже) сломались, абстиненция уже выветрилась ветерком. Подозреваю, на то Кошар и рассчитывал.

Волна тепла прокатилась по телу, окутала, будто пледом в холодную ночь, обняла, как живая. Она — эта часть стихии, огонь живой — с того первого объятия в парке ассоциировалась у меня только с женским образом.

— Ох-хо! — после этой волны у меня не только в голове прояснилось, по всему организму ощущалась такая бодрость, что никакими дозами кофеина не добиться.

Кошар сдержанно похлопал подушечками передних лапок.

— А как часто можно такое проделывать? — спросил я.

Кошар подернул плечами, прям как человек.

— Малыми шагами достигать единства я б тебе советовал, Андрей. Лихо будет, ежели возобладает огонь над тобой. То говорил, говорю и говорить буду: он — твой, не ты — его.

— Ладно, — согласился я. — Вот над каким малым шагом думаю со вчера: мне б научиться огонек вызывать, небольшой, как от свечи или зажигалки. И наука, и контроль, и польза.

Тот случай у Фонтанки, когда я пригрозил неведомому обладателю синюшной конечности "высечь искру малую", неоднократно всплывал у меня в памяти. Вроде пустяк, а неприятно. Мне по Фонтанке ходить, не переходить; блеф с зажигалкой — чистой воды шарлатанство (или правильнее в моем случае сказать: чистого огня?) — а я пустые угрозы терпеть ненавижу. Повторись кулачонку высунуться снова, мне бы страсть как хотелось ответ давать не выдуманный.

— Контроль и наука — дельно, важно, — согласился Кошар. — Слушай тогда…

Ясность ли мысли, от живого огня оставшаяся, то ли, что не впервые обратился к "встроенной паранормальщине" (мне это определение больше по нраву, чем пресловутая "сила"), но огонек на ладони нужного вида и размера зажегся скоренько. Я тренировался, доводя до автоматизма вызов язычка пламени, покуда не зажегся в небе закат.

— В дом пора, — высказал Кошар нашу общую мысль.

— Согласен. И в магазин бы забежать, есть охота. И твоих овсяных печенек прикупить, я видел, что закончились.

Он степенно кивнул, обойдясь без нравоучений об опасностях хождения после захода солнца. Либо рассудил, что я успею сбегать и вернуться до того, как солнышко окончательно за кромку закатится, либо пристрастие к овсяному печенью перевесило вероятные неприятности.

Сначала я завел в дом Кошара и взял денежку. Без бумажника, сунул в карман джинсов одну пятисотрублевую купюру. Без изысков и лишнего шика я в эту сумму из расчета на пару дней обычно укладывался, а считать ценники, чтобы не выйти за предел, дело несложное.

Задержался, очередь была на всех кассах, а тетушка на той кассе, что я наугад выбрал, и вовсе работала со скоростью мороженой камбалы. Ей бы точно не повредил заряд бодрости.

Бравурно насвистывая, с раздутым пакетом в руке, я подошел к парадной. Улыбнулся: для парадника сладенького я тоже прикупил, чтобы не серчал за сегодняшнее хождение овинника по лестничной клетке.

Перед дверью мялась девочка, какая-то потерянная на вид. Две русые косички, голубенькие бантики у основания косичек, пронзительно-голубые глазки. Открытое, милое личико.

— Заходишь? — придержал дверь я.

Девочка кивнула, зашла в парадную следом за мной. Дверь лифта для нее тоже пришлось придержать.

— Какой этаж? — спросил я участливо: дети не должны грустить и походить на брошенных котят.

Малышка захлопала ресницами. Я нажал на свой — седьмой. Спросил:

— Тебе выше?

Она отрицательно покачала головой. Лифт со скрежетом пополз вверх. Я закатил глаза: что мог, я сделал, вести эту потеряшку к себе или в милицию — нет, спасибо, хватит с меня добрых дел. Особенно непрошенных.

И тут малышка резко мотнула головой, по моей руке скользнул кончик косички. Сверкнула голубыми глазами, запела. Звук из ее рта шел такой странный, будто не живая дошкольница поет, а старая патефонная пластинка, с шумами, щелчками, поскрипыванием и царапающим слух выделением буквы "ц".