Татьяна Коростышевская: Сыскарь чародейского приказа

Мамаев стоял перед дверью, раскинув в стороны руки. Он держал магический щит, и, судя по дрожащей спине, стоило ему это немалых усилий.

— Кто это? — спросила я сюртучный зоринский бок, потому что другими частями господин чардей был повернут ко входу.

— Неклюд, — ответил увалень. — Мы с Эльдаркой от их неклюдского барона в столицу возвращаемся, с подарочком, а этот, видно, отдавать не хочет. Эльдар, ты как?

Мамаев ответил. Слово сие я повторить не смогу даже под присягой.

— Погоди! — Я от нервов легко перешла на «ты». — А другие люди в вагоне? Они тоже в опасности?

Я осторожно выглянула из-под скатерти. Мне было видно затылки пассажиров в соседнем купе, опущенную голову какой-то дамы. Они спят, что ли?

— Ванька, тебе надо из туннеля выбираться, — хрипло выдавил Мамаев. — Подарочек сбереги.

Подарочек? А нет, чтоб жизнью и здоровьем ни в чем не повинной барышни озаботиться! Хотя нет, все правильно. Я же суфражистка, я за равноправие.

Зорин поднялся с пола, сдвинул вниз оконную раму и неожиданно изящно сиганул в темноту. Я тоже поднялась. Потому что от зоринского изящества стол подломился и придавил меня к полу столешницей. За стеклом бесновался неклюд. Я их, конечно, и раньше видала, останавливался у нас под Орюпинском табор кочевой. Но чтоб так, чтоб во время трансформации… Этот неклюд в зверином своем обличье был медведем, длиннолапым таким потапычем, очень похожим на того, что красуется на гербе нашей Берендийской империи. Только в отличие от гербового глаза этого горели красным чародейским огнем, а из оскаленной пасти текла слюна. Хорошо, что неклюды только в темноте превращаться могут, и хорошо, что я доселе этого не видела.

— Его убить нужно? — спросила я спину тяжело дышащего Мамаева.

— Чего?

— Неклюда. Ты для чего дверь держишь?

— Нельзя убивать… Обезвредить… Он баронов старший сын… Нам убийства не простят… А здесь нормально прицелиться не получится… Ч-черт!

В этот момент щит лопнул, вместе с ним осыпалось крошевом стекло. Я заорала:

— Ложись! — И как в стрелковом тире положила две пули в колени, а еще одну в запястье правой руки, ну или лапы. Перфектно!

Зверь рухнул на Мамаева, и после нескольких мгновений звенящей тишины со всех сторон стали раздаваться возбужденные голоса. Пассажиры пришли в себя и интересовались, что за чертовщина здесь происходит.

— А здорова ты стрелять, барышня Попович, — восхищенно простонал чардей, выбираясь из-под туши. — По какому ведомству служить собираешься?

— По сыскному.

Я смотрела на неклюда, который подергивался в обратной трансформации — съеживалась шкура, шерсть как будто врастала обратно под кожу. Хрустнули плечевые суставы, какой-то слизкий кусок плоти шлепнулся на ковер. Меня замутило.

Я только что впервые выстрелила в живое существо. В голове зашумело, я прижала к груди револьвер — предохранителей на них не предусмотрено и от удара об пол он вполне может выстрелить — и лишилась чувств.

Алые простыни шуршат под весом тела. Звякают трубочки ксилофона. Пау… Пау… Пау-пау-паучок, паучок-крестовичок, мою мамку под порог уволок, мого тятьку уволок… Паучок-крестовичок… восемь ног…

Зубы стукнулись о металлическое горлышко фляжки, я всхлипнула, пропуская в горло раскаленный шарик алкоголя. Коньяк? Первый раз его пью. Я сделала еще один глоток, отдышалась и подобрала с подола бублик (надеюсь, он перед этим на полу не побывал). Закуска так себе… Я сидела в кресле, распластавшись по его спинке и безвольно опустив руки на подлокотники. Это меня Мамаев сюда дотащил? Револьвер лежал на полу, под противоположным креслом.

— Ты как? В сознании? — Чардей все еще придерживал флягу перед моим лицом. — Ну-ну, держись. Я тоже, как первый раз трансформацию увидел, чуть в обморок не брякнулся.

— Да это-то тут при чем? — Я истово хрустела бубликом. — Подумаешь, неклюд перекинулся. Я только что человека покалечила! Коленные чашечки ему до смерти не залечить.

Мамаев улыбнулся.

— Бесник, поздоровайся с барышней да объясни ей, что она может себя не корить.

Неклюд сидел в кресле у двери, правая рука пристегнута наручником к поручню, левая — к подлокотнику кресла, ноги… Я опустила взгляд. Ноги ему тоже сковали друг с другом за щиколотки. Бесник был довольно молод и ладен: смуглая кожа, иссиня-черные кудри до плеч, яркие, слегка как будто вывернутые губы, длинный нос и блестящие карие, чуть навыкате глаза. Несмотря на всю избыточность черт, он был хорош яркою, какой-то гишпанскою красотой. Сердобольный Мамаев навалил на него сверху кучу вагонных пледов. Пленник был без одежды, уничтоженной во время трансформации.